Владимир Иванович Успенский 1926 года рождения в 17 лет попал в состав 1-го Белорусского фронта. Во время битвы за Берлин он был контужен, но отвага и желание сражаться за Родину не позволили ему отправиться тыл, Победу он встречал вместе с боевыми товарищами.
– Владимир Иванович, расскажите о вашей предвоенной жизни.
– Окончил я семь классов. Как и все, бегал в школу, в перерыве бегали на речку купались прямо из школы. Это было до 1941 года. Потом я поступил в индустриальный техникум. Начиная с 1941 года, нас готовили для службы в армии. В летнее время нас собирали группой, и мы проводили время в так называемых подготовительных лагерях. Там нас учили копать траншею, физически закаливали, затем учили работать с оружием, с винтовкой, кидать гранату. Тренер преподавал нам все азы военной техники. Я видел пример товарищей-спортсменов, которые участвовали в соревнованиях. Мы себя физически готовили – на лыжах, на коньках много бегали. Так было до призыва в армию.
– Как вы узнали о начале войны?
– 22 июня я был в городе, и по радио передали сообщение, что началась война. Мы были детьми и, возможно, поэтому так уж очень болезненно не приняли. Мы были воодушевлены, думали: "Ну сейчас мы им дадим. Напали на нас они? Вот наши дадут!". Мне было 15 лет в 1941 году.
– Как вы попали на фронт?
– Я учился в техникуме, и в 1943 году в октябре наступило время призыва нас в советскую армию. Мне было тогда 17 лет. Нас в Иванове по группам распределили, и меня в числе небольшой группы направили в Москву в авиационно-техническое училище, где я получил специальность метеоролога.
Это было прекрасное училище, где нам хорошо дали понять, что такое служба, нас воспитали, нам показали подход к жизни. Нас там учили, как обращаться с людьми, с более низшим составом. Авиатехническое училище дало нам очень много. Была более надежная молодежь взята в это училище.
И вот нас выпустили из этого училища в 1944 году, дали направления в батальоны аэродромного обслуживания для помощи персоналу и для подготовки летчиков к полетам. Нам нужно было следить, чтобы радиосвязь и прогноз погоды, который дают летчику, отличались надежностью.
– Как начинался ваш военный путь?
– Дивизия, где я был, была в составе 1-го Белорусского фронта, и была в подчинении [маршала СССР] Василия Чуйкова. 27-я дивизия 74-й гвардейский стрелковый полк, 2-й батальон.
Сначала меня направили в Белоруссию, там был я недолго. Меня перевели затем в Польский аэродром. Вот в Польше я был примерно месяц. Здесь мы давали прогноз погоды, здесь проверяли радиостанции. За время боев в Польше наши пехотные подразделения понесли большие потери.
И вот в феврале поступает приказ от [маршала Георгия] Жукова: брать для комплектования пехотных частей из других армейских подразделений – из авиации, из артиллерии, которые тот фронт обслуживали. По этому приказу собрали группу человек, может быть, 200, и в конце февраля эту группу отправили непосредственно на фронт в окопчики.
Совершили небольшой марш-бросок ближе уже непосредственно к фронту. Там нас встретили и распределили по подразделениям. Спрашивают: "Ты какую специальность имеешь?". Отвечаю: "Я хорошо знаю проводную и радиосвязь". Помимо пехотинца-стрелка мне еще в обязанность дают обеспечение связью командира батальона. То есть дают мне телефонный аппарат, довольно тяжелую катушку. И вот на фронте я обеспечивал связь командира батальона с командирами рот.
– Как вы переправлялись через Одер?
– Для переправы Одера было выбрано время темное. Подошли мы к Одеру, началась переправа. Немцы это почувствовали, они навешали светильников над рекой. Было видно все как днем, а батальону надо переправляться на западную сторону, на немецкую территорию. Правда, там уже были наши передовые части, которые сходу завладели небольшим участком земли на западном берегу Одера.
Постепенно участок, захваченный на западном берегу за Одером, расширялся. Это было в районе города Лебус. Но бои местного значения по расширению участка продолжались. Артиллерия обработает [врага], особенно хорошо "Катюши" обрабатывали. Снаряды "Катюш" имели специальное такое взрывчатое вещество, которое выжигало все буквально в месте разрыва. Немцы-то знали об этом, и они пытались "Катюшей" и секретом ее снаряда овладеть. Им удавалось, был такой случай, что они "Катюшей" завладели. А секрет снаряда – это уж было им не под силу.
14 апреля, я помню, у нас была так называемая разведка боем – все подразделение идет в бой, противник не знает, это временное явление или явление постоянного наступления. Оборона у немцев была насыщена очень сильно и артиллерией, и танками. Огнем нас встретили жестоким.
Мы захватили у немцев наблюдательный пункт, координаты его известны, и немцы начали очень сильно обстреливать этот участок. В этом месте очень сильно в грудь ранило моего товарища, радиста Яшу. Другие подразделения тоже скопились в этой канаве. Даже не знаю, сколько человек погибло тут.
В этом же месте нас авиация сильно бомбила. Самолеты хорошо нас обрабатывали. Из канавы было хорошо видно лицо летчика и очки его черные. На этой высоте он давай нас поливать огоньком.
Вот потери у нас в этом месте были большие, очень даже. Это была так называемая разведка боем. Из этого наши командиры, которые наступали вместе с нами, поняли, откуда идет огонь артиллерии, где окопы, где немцы остановились. Это была подготовка к более генеральному наступлению. Это все проходило, когда мы форсировали Одер.
Одер мы перешли, и мы оказались в восточной части Германии. В конечном итоге, когда участок расширили, мы оказались в пределах шестидесяти-семидесяти километров от Берлина. Когда наша дивизия стояла в обороне, она была южнее немножко города Зеелов, буквально за нами, пока я сидел у телефона, вдруг начинается мощный артиллерийский обстрел. Как потом уже корреспонденты разузнали, за нами была высотка, на которой был организован наблюдательный пункт Жукову Георгию Константиновичу. Немцы-то видели через приборы и знали, что это место командира. Обстрелы были очень сильные.
– Как начиналась Берлинская наступательная операция?
– После разведки боем началось генеральное наступление нашей армии на Берлин. Это было 16 апреля. 1-й белорусский фронт пошел в наступление. Мы заняли исходные позиции. Нас вывели в ночь на 16. Приказали шинели снять, лишнее оставить, взять с собой пару автоматных дисков. По 50 грамм спирту дали. Было прохладно. Сидим, разговариваем о доме, о Родине. И вот примерно часов в пять, темно еще было, по немецкой территории ударила вся наша огневая мощь.
Обработка артиллерией всей передней зоны защиты немцев была проведена идеально. Выпущено снарядов металла много. Плюс к этому были на линию фронта привезены прожектора, и в одно мгновение были все они включены. Порядка ста восьмидесяти прожекторов. Линия фронта ведь прошла около сотни километров. Не только огневой вал, но и световой вал, а это с точки зрения психологической обработки противника, как Жуков и предполагал, себя оправдало.
Артобстрел шел минут 20.
Когда мы двинулись в окоп, я вижу, на меня буквально три метра ствол гуляет из немецкого окопа. Ну, думаю, сейчас мне хана. Залег я, а он стрелять в меня что-то не стал.
17 апреля дошли мы до Зееловских высот. Город Зеелов расположен немного на пригорке. Эта высота протянулась от Зеелова на несколько километров, и она была неприступной для техники. Крутая, лесистая гора. Мы поднялись на Зееловскую высоту, вышли на ровное тихое поле. Окопов нет, только кругом воронки от взрывов снарядов. Шли небольшими группами, один товарищ ушел вперед от нас, но тут смотрим – бежит назад как сумасшедший, кричит: "Танки, танки". Мы, как говорится, быстрее драпать обратно. Это поле пробежали метров 150 и скатились с этой горы вниз. Страх. Один сказал: "Танки", остальные ведь не видели. Страх, насколько он может людьми командовать. А не надо бы.
Нас офицер остановил, говорит: "Куда бросаете технику, людей?". Очухались и обратно наверх. Я рассказываю, насколько страх управляет людьми, это не каждому дозволено выдержать. Но когда поднялись – артиллерия тут ударила наша. Смотрим, техника пошла, сколько ж ее! Но тут уже душа, как говорится, радуется. Так двигались дальше, где-то небольшие стычки были с немцами.
Зееловские высоты мы взяли 19 числа. И вот мы залегли на ночь, окопались легонько, слышим, рядом немцы где-то воркуют, у них голос такой грубый слышится хорошо. Думаем, близко мы к ним. Командир батальона карту имел, сориентировался.
Как, куда, зачем идем, конечно, мы, рядовые бойцы, не знали. Нам об этом особенно не говорили. Нам только команда: "Вперед, автоматчики" – это значит – рвать передние эшелоны немцев. Залегли, и вот рано утречком команда: "Подъем, вперед!". А долг всегда превалировал. Ты дал клятву – иди. Я всегда шел. Я сержант, через меня идет вся команда.
– Как вы получили контузию? Как вас лечили?
– 23 апреля нарвались мы на немецкую траншею. По нам идет артиллерийский огонь. Немцы кидали бризантные снаряды, которые разрываются, не долетая земли, но глушат личный состав. Вот он надо мной и рванул, у меня кровь из носа, изо рта. Офицер говорит: "Иди к санитарам метров 200, они тебя подберут". Вот так я был контужен.
Пришел туда, санитарный батальон собрал нас [раненых], осмотрели, а у меня все вспухло, грязно. Я лег, заснул, два дня спал. Они меня обработали. Когда проснулся, рассказали, что немцы бомбили наш санаторий здорово, но тем не менее остался жив. Через три дня мне говорят: "Собирайся, поедешь в госпиталь в тыл". Я говорю: "Нет! Только вперед, к товарищам. Что, я напрасно шел? Только в Берлин!". Мне автомат в руки, вещмешок, офицер меня отвез в часть.
– Как сдавался Берлин?
– Привезли меня в часть, командиру сказали обо мне. "Ну, пусть остается связист, связь как раз наложить надо", – ответил он. 29 апреля было мое последнее, так сказать, шествие к наблюдательному пункту для установления связи. Утром 2 мая в Берлине тихо. Весь город белый, флаги белые с балконов свисают, простыни. Значит, немцы подчинились командованию нашему сдать город, прекратить огонь. Все единогласно. В этом плане немцы очень аккуратные.
Перед генеральным наступлением на Берлин, там еще, под Зееловым, собрали большой актив военных – сержантов, старшин, офицеров. Приказ Сталина зачитывали о том, что мы идем не как завоеватели, а как освободители. И что немецкому народу надо помочь восстановить свою нормальную жизнь. Поэтому помогали немцам буквально во всем.
– Что вы чувствовали, когда узнали о победе?
– Радость! Во-первых, я жив. Кончилась стрельба. Мне уж тут 19 лет исполнилось. Мы все радуемся, обнимаемся.
Я всю эту горечь, которую немцы с собой принесли, может быть, и не испытал, потому что все-таки до 1943 года жил с папой и мамой, это тоже фактор особенный.
А ведь были и такие, у кого ни кола, ни двора, ничего не осталось.
– Традиционно парад Победы проходит 9 мая, но в этом году его перенесли на 24-е июня. Как вы к этому отнеслись?
– Я отнесся к этому понимающе. Я знал, что [президент Владимир] Путин сделает что-то. Наши в проливной дождь бросали знамена немецкие у мавзолея Ленина, этот момент очень запоминающийся. Путин хочет немножко народ-то встряхнуть, поддержать жизненный тонус, а то немножко начали съезжать со своих высоких амбиций, что мы лучше всех. И Путин этим решил народ взбодрить, показать, что было. А героизм проявлен, конечно, большой.