Сто два года назад Ригу посетил Владимир Владимирович Маяковский. Событие значимое. Это было первое знакомство революционного поэта с реалиями государства-лимитрофа, бывшего ранее неотъемлемой частью Российской империи по Ништадтскому мирному договору, которому как раз в 1921 году исполнялось двести лет.
Реалии его вдохновили настолько, что он решил запечатлеть их в истории, написав "Как работает республика демократическая? Стихотворение опытное. Восторженно-критическое". В нем все описано на свежую голову, по горячим следам.
"Паспорточек бы! В Р-и-и-и-гу!"
Дело было 3 мая 1922 года. В этот день русский советский поэт прибывает в город на Двине и начинает самостоятельное ознакомление с Ригой. Отметим, что Маяковский приезжает в латвийскую столицу по приглашению рижан – для выступления-лекции в здании торгпредства Советской России на улице Альберта, 11.
Это красивый дом, выдержанный в стилистике северного модерна, спроектированный архитектором Эйженом Лаубе в 1908 году. Сегодня ничто не напоминает о том, что здесь в межвоенные годы выступал великий поэт и располагалась дипмиссия РСФСР – мемориальную плиту вешать было бы политически некорректно.
Однако до знакомства с рижской публикой пока далеко. И Владимир Владимирович поселяется в гостинице. Гостиница хорошая, называется Bellevue ("Красивый вид"), находится прямо напротив Привокзальной площади на пересечении бульвара Престолонаследника (ныне улица Гарлиба Меркеля) и Мариинской (улица Марияс). Самый центр латвийской столицы.
Маяковский за границей впервые в жизни – если, конечно, Ригу можно назвать полноценной заграницей. Впрочем, в чем-то можно: Рига всегда жила особенно, поскольку в Российской империи здесь долгое время господствовали немецкие порядки, а статус западного морского города определял ее стремительный торгово-промышленный рост.
Маяковскому все в диковинку. Первая его прогулка по центральной части приводит к культурному шоку. Повсюду роскошные виды Бульварного кольца. Неторопливо шествуют богатые рижане – нотариусы, гражданские чиновники, офицеры, тучные фабриканты, бенефициарии недавней Гражданской войны.
А за пределами центра – нищета и запустение: заброшенные фасады, полуразрушенные строения, хмурые лица пролетариата. Контраст был разительный, и он не укрылся от дотошных глаз русского поэта. Так от первого впечатления и родились известные строки:
"В Риге не видно худого народонаселения.
Голод попрятался на фабрики и в селения.
А в бульварной гуще –
народ жирнющий.
Щеки красные,
рот – во!
В России даже у нэпистов меньше рот".
Здесь Маяковский был недалек от истины. Многие фабрики были эвакуированы еще в первый год русско-германской войны. Те, которые остались, стали жертвой разрушений, порой беспощадных. Город неоднократно подвергался обстрелам. Сначала кайзеровцы бомбили Ригу из "цеппелинов" в 1917 году во время наступательной операции.
Потом в январе 1919 года велись локальные городские бои между красными стрелками и немецкими частями, защищавшими Временное правительство. А в октябре-ноябре 1919 года английская эскадра наносила бомбовые удары по районам Задвинья – Торенсбергу (Торнякалнсу) и Зассенхофу (Засулауксу).
После войны у латвийского правительства не было достаточно средств, чтобы в ускоренные сроки привести в порядок рижскую инфраструктуру, а заводы были весьма далеки от восстановления. В форштадтах (селениях), где проживали русские и латыши, зачастую безработные или поденные рабочие, свирепствовали бедность и депрессия.
Вслед за возлюбленной
Кстати, Владимир Владимирович шел фактически по следам своей возлюбленной Лили Брик, которая проживала в Риге с октября 1921 по январь 1922 года. Она же и организовала для Маяковского поэтическое выступление.
Заодно не без ее участия было решено об издании в Риге поэмы "Люблю!", а до этого она усиленно пыталась издать "Флейту-позвоночник", но рижские издатели не осмелились идти против господствующей идеологии.
Пока Лиля Юрьевна находилась на берегах Двины, влюбленный в нее Маяковский успел написать ей двадцать пять писем. А она составила для него график поэтических концертов. Кто ж знал, что политика окажется сильнее изящной словесности.
Впрочем, в первые часы прогулки Маяковский даже не догадывался, насколько серьезны намерения полицейских структур в отношении него.
Блюстители "порядка" и поэт
Пока Владимир Владимирович поражался столичным контрастам, в стенах бдительного латвийского МВД под руководством Альберта Квиесиса против "глашатая революции" стряпалось уголовное дело под номером 4773 со всеми вытекающими последствиями.
Не сразу, но через какое-то время Маяковский чувствует за собой слежку. Следователи политической полиции, которая работала в духе закона Керенского (предполагавшего противодействие любым попыткам угрозы "обороне государства и внутренней его безопасности"), заранее распространили его копию с паспортной фотографией, чтобы ни у кого не возникло сомнений.
Владимир Владимирович, поставленный на учет в полиции Латвии, значился в разнарядке как "сотрудник Комиссариата Просвещения и сотрудник представительства Советской России". Таких в буржуазной Латвии, очевидно, не жаловали.
Квиесис полагал, что советский поэт намерен установить в Латвии контакты с местными коммунистами, коих было немало. Выявить "подполье неблагонадежных" было главной задачей внутриполитического ведомства республики.
Согласно одному полулегендарному сообщению, Маяковский, устав от слежки, решил подшутить над филерами из политической полиции, обнаружить работу которых не составило труда. Направляясь в сторону Рижского порта, чтобы изучить условия работы латвийских докеров, Владимир Владимирович внезапно остановился на полпути, извлек из кармана часы и резко заторопился в северные районы Риги.
"Двухметроворостый" Маяковский шел нарочито быстро и размашисто, заставив шпионов почти бежать следом за ним. Преследователи настигли Владимира Владимировича только в Рижском зоопарке, где он с улыбкой обернулся к ним и сказал: "Вот с кем у меня было свидание – с косолапым мишей". Урок удался на славу. Больше явной слежки Маяковский за собой не обнаруживал.
Однако правоохранительные органы все же сорвали Маяковскому многие выступления. Везде ему было отказано в публичных лекциях под тем предлогом, что они "могут повлечь за собой массовые беспорядки".
Например, поэту готов был предоставить трибуну Народный университет Латвии, но префект рижской полиции Янис Дамбекалнс ("Господин симпатичный – в погончиках некто") запретил мероприятие, сославшись на мнение Квиесиса о том, что выступления поэта приводят к понятно каким последствиям.
Этот эпизод из своего рижского путешествия Маяковский изобразил в саркастическом диалоге:
"– А Квесис
не запрещает,
ежели человек – брюнет? –
спрашиваю в бессильной яри.
"Нет, – говорит, –
на брюнетов запрещения нет".
Слава богу!
(я-то, на всякий случай – карий)".
Правда, три встречи все же успели состояться. Первая прошла в стенах еврейского культурного общества "Арбетергейм" (улица Дерптская (Тербатас), 15/17 – сейчас там располагается рижская средняя школа №40).
Вторая имела место в главном зале кинотеатра "Форум" (улица Школьная (Сколас), 2). И третья, организованная торгпредом Советской России в Латвии Янисом Клявиньшем, успешно прошла в здании торгового представительства на Альберта, 11, собрав более ста человек, большинство которых составили латышские красные стрелки.
Ожидать можно было чего угодно – и вторжения с обыском, и ареста, но латвийские власти все же не решились вступать в открытую конфронтацию с советской стороной.
Издательство клуба "Арбетергейм" хотело опубликовать и поэму "Люблю" – произведение аполитичное, светлое и жизнерадостное, посвященное Лиле Брик.
Рабочие типографии, как вспоминает член клуба Макс Урьевич Шац-Анин, набрали и отпечатали поэму за одну ночь, а десять экземпляров, согласно закону, были отнесены в префектуру.
Последствия не заставили себя долго ждать. На третий день после издания, 11 мая полиция по распоряжению Квиесиса распорядилась конфисковать весь тираж. 2984 экземпляра брошюры было изъято. Об этом Маяковский пишет так:
"А в Латвии свободно –
печатай сколько угодно!
Кто не верит,
убедитесь на моем личном примере.
Напечатал "Люблю" –
любовная лирика.
Вещь – безобиднее найдите в мире-ка!
А полиция – хоть бы что!
Насчет репрессий вяло.
Едва-едва через три дня арестовала".
Кстати, Альберту Квиесису – министру, столь ожесточенно преследовавшему одного из крупнейших русских поэтов XX века, – судьба впоследствии уготовила должность президента Латвии, которую тот занимал с 1930 по 1936 год.
Он был единственным главой Латвийской Республики, который не отклонил ни одного законопроекта, принятого парламентом, хотя у него были такие полномочия. Квиесис же не оказал никакого сопротивления госперевороту, совершенному Карлисом Ульманисом 15 мая 1934 года, за что ему милостиво было позволено занимать этот пост еще два года.
Что он и делал, превратившись, по сути, в декорацию. Примечательно, что на этом его политическая деятельность не закончилась. В годы нацистской оккупации Латвии Альберт Квиесис, вернувшись к работе адвоката, в марте 1943 года снискал доверие оккупационных властей и был назначен на марионеточную должность генерал-директора юстиции, которую занимал до января 1944 года.
Затем, когда расклад в войне стал предельно ясен, он решил бежать из Риги вместе с немцами. 9 августа 1944 года он сел на пароход "Монте Роза" и прямо на его борту скончался от сердечного приступа.
Латвийские реалии того времени
Владимир Владимирович Маяковский, пережив в Риге столько приключений, недвусмысленно выразил свое отношение к латвийской государственности в первых же строчках:
"Во-первых,
как это ни странно,
и Латвия – страна.
Все причиндалы, полагающиеся странам,
имеет и она.
И правительство (управляют которые),
и народонаселение,
и территория…".
В целом Владимир Владимирович демонстрирует хорошие знания латвийских политических реалий. Он упоминает об Учредительном собрании ("Латвией правит учредилка"), которое начало работу 1 мая 1920 года, а на момент прибытия в Ригу Маяковского так и не закончило свою деятельность (это произойдет только 7 ноября 1922 года).
Ее председатель – господин Чаксте (Янис Чаксте, первый президент Латвийской Республики, многодетный юрист из Елгавы), выбран, чтобы "языками вертели не слишком часто".
В курсе Маяковский и о специфике местного законодательства, особенно когда абсолютным большинством была принята аграрная реформа 1920 года, по которой земля была распределена несправедливо: "Голоснули, подсчитали – и вопрос ясен… Земля помещикам и перешла восвояси".
Однако для имитации дискуссии в правящие структуры входят и члены ЛСДРП ("для споров несколько эсдечков приручено"). А к левым применяются санкции, более того – Маяковский упоминает о реальном случае политических репрессий. Речь идет о коммунисте Вилисе Дермане (Дерманисе), который был избран в Учредительное собрание от латвийских социал-демократов.
Затем, выразив несогласие c установками "учредилки", Вилис Дерман потребовал легализации Компартии и высказался в "недемократическом большевистском духе", после чего был исключен из "прирученной" ЛСДРП по решению руководства "левых профсоюзов".
Правда, еще некоторое время Дерман продолжал свою деятельность уже как независимый депутат и даже был избран в Рижскую думу вместе с поэтом Линардом Лайценом и писателем Леоном Паэгле.
Далее Дерман учредил Комитет помощи, который собирал пожертвования гражданам Советской России, страдавшим от голода. Политическая полиция устроила провокацию, нагрянув в Комитет с обыском, во время которого был обнаружен тайник с фальшивыми купюрами, на основании чего Дерман подвергся аресту. Об этом Маяковский пишет с искрометной иронией:
"Если же очень шебутятся с левых мест,
проголосуют –
и пожалуйте под арест.
чтоб удостовериться,
правдивы мои слова ли,
спросите у Дермана –
его "проголосовали".
Заключение Вилиса Дерманиса стало предметом горячего обсуждения между Советской Россией и Латвией. В конце концов, в 1922 году его договорились обменять на нескольких латвийских подданных. Оказавшись в Москве, Дерман стал членом ВКП(б) и доцентом в нескольких высших учебных заведениях.
Так состоялось первое – и последнее – знакомство Владимира Владимировича с Латвией, официальные власти которой встретили его весьма недружественно, зато простые люди, в основном социалистически ориентированные, с нетерпением ждали встречи с советским поэтом.
Их можно понять – в условиях победившего антикоммунизма, ставшим одним из краеугольных камней идеологии буржуазной Латвии, приезд Маяковского был сродни глотку свежего воздуха.
И срыв поэтических концертов, конечно, стал болезненным ударом для рижской аудитории. От Маяковского, естественно, не укрылось господство цензурных установок и разгул полицейских репрессий, которые отличали Латвию образца 1922 года.
И он не стал приукрашать увиденную действительность, а отразил все откровенно, начистоту.
Последние строки стихотворения говорят сами за себя:
"Мораль в общем –
Зря, ребята, на Россию ропщем".
Что и следовало доказать. Произведение "Как работает республика демократическая. Стихотворение опытное. Восторженно-критическое" стало своеобразным историческим свидетельством о жизни и устройстве Латвии начала 1920-х годов. Впрочем, оно не утрачивает актуальности и в наше время.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.