- Вас называют принцессой аккордеона…
— Я ещё и чемоданы таскаю. Доброе утро!
- Кажется, я впервые общаюсь с принцессой, которая таскает чемоданы… А чего недостаёт, чтобы стать королевой? Королевой аккордеона.
— Не знаю, кто прилепил ко мне такое название. Добрые люди, конечно. Не помню даже, когда и из-за чего это началось? Может быть, из-за того, что я получила королевскую серебряную медаль, когда жила в Лондоне и была студенткой Королевской академии музыки? Ещё меньше я думаю о титуле королевы.
- А вообще есть на свете королева аккордеона?
— Да, нет. Я и о существовании принцессы не подозревала.
«Ширится, растёт заболевание»
- Недавно прочитал статью про жаргон музыкантов. Кстати, этот жаргон обогатил нашу речь такими словами, как «лабухи», «башлять», «кирять» и т. д. И вот, оказывается, что на языке лабухов баян называют «голяшкой».
— Правда? Но у меня другой музыкальный сленг, идущий из английского языка.
- И как будет по-вашему аккордеон?
— В Германии его называют Bauchklavier, что означает «рояль на животе», или ещё: Schiferklavier. А в Англии его именуют Squeezebox, что в дословном переводе означает «ящик, который ты зажимаешь». Я не обижаюсь, но это очень распространённые названия. Те, кто играют на аккордеоне, знают эти слова.
- На том же жаргоне все клавишные инструменты именуются «расчёской». Аккордеон хотя и не совсем клавишный, но как бы и клавишный инструмент…
— Да, клавишно-духовой. Многие вообще опускаю в разговоре слово аккордеон, баян, потому что он как-то, по их мнению, не подходит к классической музыке. Они говорят: «It» — «это» или «оно», неодушевлённым существом. Но те, кто со мной общаются, знают, что при мне не надо такое говорить.
- То есть, вам приходится ломать лёд непризнания за аккордеоном возможностей классического инструмента и репертуара?
— Иногда. Сейчас уже реже. В Европе аккордеон сейчас пользуется большей популярностью, чем пятнадцать лет назад. Сейчас многие мои коллеги — аккордеонисты, баянисты — выступают на престижнейших площадках. Редко уже кто-то в музыкальном мире не знает, что на аккордеоне можно играть Баха.
- Экспансия аккордеона в сферу классической музыки идёт из какой-то страны или из какой-то среды? Не характерен ли этот инструмент для Восточной Европы, в частности, России?
— Характерен. Но он же характерен и для Шотландии, как ни странно. Очень распространённый там инструмент, но не классический. В Латвии это тоже народный инструмент, наряду с кокле, допустим. А классический аккордеон выходец, как вы точно сказали, из среды, а не из страны. Сейчас корни, пущенные первыми мастерами классического аккордеона распространились по всему миру. Есть именитые педагоги в Америке, в России, в Сербии, в Германии…
Сольная миссия
- А в чём специфика музыканта-аккордеониста? Какая ему требуется комбинация качеств?
— Аккордеон — очень тяжёлый инструмент. Значит, выносливость. Его надо носить и носить очень много. Комплекция хрупкого человека здесь не подходит. А из других качеств — музыкальность. Ведь в человеке, играющем на аккордеоне, задействовано всё: и левая рука, и правая, и мехом двигать, и ноги ровно держать. И надо много заниматься. У меня не было мечты стать аккордеонистом. Я хотела стать музыкантом, а на чём ты играешь уже не важно. Я знаю прекрасных музыкантов, играющих на волынке. Или ударные, которые, бывает, «поют»…
- Вы никогда не жалели, что выбрали именно аккордеон?
— Когда путешествую — да. Инструмент-то тяжёлый. Очень хотелось бы, чтобы у меня была флейта в этот момент. И чтобы никто в аэропорту не приставал бы ко мне — что это и зачем?
- А какие качества отличают музыканта-солиста?
— Да, это другие качества, чем те, что требуются от музыканта, сидящего в оркестре, хотя это тоже очень-очень сложно, и именно этих качеств часто не хватает солистам. Солист должен обладать чувством пространства, чтобы то, что ты играешь передавалось всем в зале любой величины. Залы-то бывают разные. А когда ты играешь с оркестром как солист, то это то же самое, что прийти в новую семью, и тебя на один день удочеряют или усыновляют. Надо же с ними сыграться. Ладно аккордеон, он по природе инструмент-одиночка, а как быть скрипачам, когда приходишь солировать, а за тобой сидят двадцать скрипачей, и каждый думает: «На его месте мог бы быть я».
- Хорошо, что вы не скрипачка.
— В этом случае да. Но когда прихожу я, то оркестранты, бывает, смотрят и думают: «Хм, сегодня у нас аккордеон солист. А такое бывает?». Солисту надо иметь железные нервы. Как-то надо уметь всё это отпускать, иначе сломаешься, на сцену не выйдешь. И ещё солисту надо быть хорошим ансамблевым музыкантом. Когда приходится играть с другими людьми, то бывает — как две стенки сходятся.
- Когда вы почувствовали себя солисткой?
— Аккордеонист всегда играет соло. В основном. По стандарту аккордеонист может и мелодию вести и аккомпанемент играть. Так уж заведено. Мы очень похожи на пианистов, которые либо выступают соло, либо аккомпанируют. Наверное, у меня это началось с участия в конкурсах. Я ещё маленькая была. Надо было выйти на сцену, сыграть одно 3-минутное произведение, а когда чуть повзрослела — два разнохарактерных произведения. Значит, мне надо передать ту картинку, что я задумала. Каждое выступление — это как путь, как маленькая жизнь, в которой есть всё, и пока ты на сцене, ты должен передать это слушателям. Так и возникает это ощущение миссии. Сольной миссии.
«Чем дальше в лес, тем ближе вылез»
- Многие талантливые музыканты не становятся солистами из-за страха перед сценой, перед публикой. У вас такого не было?
— Было, конечно. До сих пор есть. Сейчас это немножко по другому выражается и по другим причинам происходит. Когда я училась в школе, была студенткой и первые конкурсы играла, то страшно было ошибиться, ноту не ту сыграть, не совпасть по школе. Но есть техники, как к этому готовится. Никогда так себя не натренируешь, что ты выйдешь, и не будешь волноваться. Вчера я играла с Раймондом Паулсом, и мне надо было час пятнадцать ожидать своего выхода, пока он отыграет свою программу. Я знаю, что мы выступаем последними, я играю его произведение, вместе с ним. Уже от одного этого — ты играешь с самим композитором музыку, которую знают все — уже можно сойти с ума. То же самое с классикой. Выходишь и думаешь: я сейчас играю Баха, какую-нибудь очень знаменитую органную прелюдию и фугу, да на аккордеоне, а что они скажут? Если так думать, то потом…
- И как вам удаётся не думать об этом?
— Переключаюсь. Думаю о том, что я буду есть после концерта. Какие-то земные вещи. Мне это помогает. Три года я работала с психологом. Когда я училась в Лондоне, это был довольно популярный предмет, который тогда не был обязательным (потом они сделали его обязательным; сейчас опять он по выбору): как преодолеть страх сцены. На самом деле он есть у самых величайших музыкантов. Даже у Марты Аргерич. Даже наоборот, чем дальше ты движешься, тем хуже становится, тем ответственнее.
- Синдром охотника из «Обыкновенного чуда» Шварца, который уже не стреляет из страха промахнуться.
— У нас другой синдром. Нам хотя и страшно… Даже в детстве кажется — всё, зачем мне это надо, не буду больше. А потом опять хочется на сцену.
- В интернете прочитал, что вы ученица «легендарной» Марии Гасель…
— Она ненавидит, когда люди так говорят. Она очень скромный человек. У неё огромное количество учеников, связавших свою жизнь с музыкой, хотя и не все стали аккордеонистами. Такую любовь к музыке она прививает. Сама Мария Хаймовна аккордеонистка. Закончив Вильнюсскую консерваторию, она переехала с мужем в Ригу и стала преподавать в 1-й музыкальной школе. Лет пятьдесят преподавала. Сейчас она уже на пенсии.
- Вы навещаете её?
— Да-а-а! Боже мой, это же как семья. Вторая мама.
- Вы играете переложения произведений, которые писались не для аккордеона. А как обстоят дела с собственно аккордеонной музыкальной литературой?
«Пророчество» для аккордеона
— С оригинальной литературой — не знаю, по чему лучше постучать — всё в порядке. Ещё до меня, мои профессора, например, начали развивать оригинальную аккордеонную литературу. Благодаря им в нашем репертуаре есть произведения таких знаменитых композиторов, как Берио, Губайдулина, Нордхайм — разные страны и даже континенты. Сейчас мы это только продолжаем. В своём недавнем сольном концерте в зале «Дзинтари» я представила сразу две латвийские премьеры: произведение французского композитора Франка Анджелиса, написанное для меня два месяца назад, и произведение русского композитора Сергея Ахунова, написанное в более минималистском стиле. Новое — обязательно. Я считаю, что вся суть аккордеона раскрывается в произведениях, именно для этого инструмента написанных, когда композитор имеет представление о том, что может сделать аккордеон такого, чего не может, скажем, скрипка.
- Часто приходилось читать или слышать, что композиторы пишут специально для вас. У вас уже большой ряд таких подношений? На альбом наберётся?
— Я даже не думала об этом. Наверное, наберётся. Было много произведений, но они фильтруются. Какие-то из них останутся в репертуаре, а какие-то не выживут. Так что на диск наберётся, но не из тех, что я исполняю повторно или ещё чаще. Я очень критически отношусь к подбору репертуара. Бывали случаи, когда я отказывалась исполнять что-то, когда мне казалось, что это нечестно по отношению к инструменту.
— Какое произведение вы порекомендовали бы к прослушиванию, как выражающее суть аккордеона?
— Произведение, которое написано не для меня, а для финского баяниста Мика Вайринена. Мы исполняем его с Пааво Ярви и его новым Пярнуским фестивальным оркестром в «Дзинтари» 14 августа. Это концерт для аккордеона с оркестром Эркки-Свена Тюйра под названием «Пророчество». Вот здесь аккордеон раскрывает себя вполне. Это произведение и для аккордеонных гурманов, если можно так выразиться, и для тех, кто не знаком с литературой для этого инструмента. Приходите.
Русская, рождённая в Латвии
— Перед началом летнего сезона…
— Это у нас летний сезон?
— «Карикатура южных зим»…
— Да нет, нормально. В Мадриде сейчас 42 градуса каждый день.
— Но тогда ещё была надежда на лето, обсуждалась афиша и в латышских соцсетях задавались вопросом: кто зовёт сюда выступать «Виртуозов Москвы», Валерия Меладзе, Александра Антоненко, Ксению Сидорову, Максима Галкина, пианистов Осокиных и т.д.? Что бы вы ответили на такой вопрос?
— А они не знали, что Осокины, Антоненко и я родом отсюда?
— Они не знали. Им на это указали более сведущие люди.
— Соцсети и интернет вообще — это и хорошо, и плохо. Во-первых, они много времени отнимают. А, во-вторых, дают платформу для высказывания тем, кому лучше жевать, чем говорить. Поэтому я даже не комментирую. Меня вообще этот вопрос… Болезненный такой вопрос в нашей стране. Каждый раз, когда я приезжаю, он какой-то такой отпечаток оставляет: о русских фамилиях и так далее.
— Вы родились и выросли в Латвии, учились в Лондоне, живёте теперь в Мадриде. Вы себя кем ощущаете по преимуществу?
— Странно я себя ощущаю. В Мадриде даже моя свекровь говорит: «Ты каждый день приходишь с улицы всё чернее и чернее. Как настоящая испанка. Что с тобой?». Видно что-то там есть такое в крови. Не знаю, сложный вопрос. Я всегда говорю, что я русская, рождённая в Латвии. Это самый короткий ответ.
А вообще, как русские интегрируются здесь, особенно те, что приехали в советское время — это действительно очень болезненный вопрос. Можно понять обе стороны. Язык той страны, где ты живёшь, конечно, надо. Я сейчас живу в Мадриде и не разговариваю свободно на испанском. Я как собака: понимаю, но ответить иногда не могу. Так, как я бы хотела. Но это обязательно. А с другой стороны, эти люди приехали в то время, когда политическая ситуация и вообще всё было по другому. Почему же им не дают гражданство?
— А правда, что вы сменили латвийское гражданство на испанское из-за проблем с написанием по-латышски фамилии мужа, которую вы прибавили к своей?
— Да, они хотели совершенно исковеркать мою новую фамилию. А какой смысл мне в другой и при том не существующей фамилии? В итоге под предлогом «существенного неудобства в социальной коммуникации» мне удалось её поменять по другим каналам, не через обычный паспортный стол. Мне это всё, мягко говоря, очень не понравилось, но пока ещё я осталась гражданкой Латвии.
— А на каком языке вы с мужем-испанцем общаетесь?
— На английском. Он всё никак не перейдёт со мной на испанский. С его семьёй я стараюсь говорить по-испански.
«И хорошее настроение…»
— Что вас вдохновляет в жизни?
— Муж (смеётся). Да всё вдохновляет: хорошие люди вокруг, хорошая еда, настроение — хорошее — у окружающих. Иногда мне приходится в себе это перебарывать, когда кажется, что кто-то не так посмотрел или что-то не так сказал. Особенно здесь, в Латвии. Подходит к тебе человек, разговаривает с тобой, и ты не понимаешь, нравится ему что-то или не нравится. Потом то оказывается, что ему так всё нравится, но он просто очень спокойный человек. Иногда меня это сбивает с толку. Я привыкла к более живым реакциям своих друзей-южан. Меня очень вдохновляет хорошее настроение в людях. Я думаю, это всех вдохновляет. Тяжело, когда погода такая.
— А есть для вас в Латвии, кроме родных и близких, что-то такое, чего нет нигде в мире?
— Творог (смеётся). Ну, вообще-то есть не только здесь. Я его ищу. Он литовский оказывается, как правило. Латвия — это дом. Я тут родилась. Дома и стены помогают. Поэтому всякий раз, когда я сюда приезжаю, я почему-то всё время хочу спать. Здесь я действительно отдыхаю. В Латвии у меня происходит перезагрузка. Здесь вся моя семья.
— Чем занимаетесь, кроме музыки?
— Сложный вопрос. На этот год у меня вроде бы не было запланировано столько выступлений, а сейчас их опять порядка девяноста. Поэтому, кроме музыки, я летаю в самолёте.
— Типичная судьба современного концертирующего музыканта.
— Но я не буду жаловаться на эту судьбу. Это наша привилегия — делать то, что тебе нравится, бывать в замечательных местах. Может быть, ты и не видишь всех этих городов… Отель, он и в Африке отель. Нет, кстати, в Африке другие отели. А вообще я люблю готовить. Я домашний человек. Дома я набираюсь сил, могу спокойно подумать, что я хочу ещё разучить, с кем хочу сыграть.
— А по сколько часов в день вы занимаетесь?
— Я уже не считаю. Всё свободное время. Муж уходит на работу, а я к инструменту.
— У вас это уже на уровне потребности, или приходится себя заставлять?
— Приходится и заставлять. Особенно после тура, когда так хочется дать себе передышку. Это к вопросу о нервах. Сейчас волнуешься уже не о том, что ты сделаешь ошибку. Нет. Ты едешь на неделю, а сыграть надо пять программ. Переключиться с одной на другую очень непросто.
— Существует какой-нибудь секрет музыкальной памяти? Ведь вы практически всё играете наизусть.
— Не знаю. Как говорят, человек задействует меньшую часть возможностей своего мозга. Страх, что ты не сможешь что-то запомнить, это проявление недоверия к себе. Ведь у тебя ещё есть мышечная память. Иногда сидишь и думаешь: ой, я сейчас забуду. И забываешь. Психологически. А на самом деле помнишь. Это со всеми музыкантами бывает. Надо просто об этом не думать. Это такая психологическая сила, которую надо тренировать, тренировать и тренировать.
— Что у вас за инструмент?
— Итальянский аккордеон Pigini. Кстати, один из лучших на современном музыкальном рынке. После Второй мировой войны итальянцы как-то вышли вперёд в этом деле. Стали производить аккордеоны для детей, чтобы, значит, не сразу убить, а постепенно. И качеством звука они тоже выделились. По ряду инструментов они работали с российскими фабриками, у которых, как считается, голосовые планки лучше, что даёт инструменту особенный голос. Но мой аккордеон — чисто итальянский. Он ещё совсем маленький. Ему года три.
— У него есть имя?
— Нет. Я зову его «Он».
— Всё же не It. У вас есть своя страничка в Facebook, которую вы, кстати сказать, ведёте по-английски. Кто-то видит или хочет видеть в вас гламурную диву. Кто-то недоумевает, как вам удаётся сочетать жизнь трудяги-музыканта с «элементами красивой жизни»?
— Наверное люди считают гламурной ту часть моей профессиональной жизни, когда, допустим, я сижу, а мне делают мейкап, как вчера, поскольку концерт снимался для телевидения. Или я раз в десять лет полетела частным самолётом туда, куда иначе просто не добраться. А потом меня видят в Лондонском аэропорту, как я в каком-то углу сэндвич ем, как мне недавно сказал один из сотрудников компании Universal, для которой я записываюсь. Иногда, конечно, хочется похвастаться, но по большей части я как черепаха с аккордеоном на спине из аэропорта в аэропорт.
— Думаю, что люди просто стесняются сказать «красивая» и потому говорят — «гламурная».
— Спасибо.
— Вам спасибо.
Подписывайтесь на Baltnews в Яндекс.Дзен