О планомерном уничтожении латвийской науки, о деградации образования, о, мягко говоря, странной ситуации в нашей медицине, о роли во всем этом местных бюрократов и транснациональных корпораций — и об уникальной латвийской разработке еще советских времен — онкологическом вирусном препарате избирательного действия ©Rigvir — обо всём этом мы говорим с одним из ведущих ученых Латвии.
Впервые о латвийском Институте оргсинтеза я написал 12 лет назад. Тогда Ивар Калвиньш устроил мне целую экскурсию по его лабораториям. Меня приятно удивило самое современное и дорогостоящее оборудование и даже двери, открывавшиеся при помощи персональной пластиковой карты. Всё это разительным образом отличалось от того, что я видел в другом, расположенном метрах в двухстах, за углом, бывшем советском НИИ, о котором я писал недели за две до этого.
Но больше всего меня тогда поразили лица сотрудников, атмосфера спокойной уверенности и достоинства. Я уже давно не встречал на улицах людей с такими лицами…
Подумалось: именно так должны были бы выглядеть люди в обещанном нам когда-то «светлом будущем». А еще пришла в голову мысль, что вот без такой психологической атмосферы никакое настоящее научное творчество невозможно в принципе! Поэтому, спустя 12 лет, это побудило отнестись ко всему, что рассказывает ученый Калвиньш максимально внимательно.
«Für was ist das gut?» (Для чего это хорошо?)
- Если я ничего не путаю, 12 лет назад вы говорили, что даже наше законодательство не рассчитано на то, что в Латвии будут что-то изобретать и, соответственно, регистрировать?
— Даже больше: оно было сделано так, чтобы препятствовать этому! Препятствовать любым изобретениям, которые патентовались бы от имени авторов или научных учреждений.
- И какова ситуация на сегодня?
— После трехлетней борьбы эти пункты удалось изменить. Теперь законы более лояльны в отношении изобретательства в сфере финансируемых или частично финансируемых государством научных институций. Сейчас патентом на изобретение владеет учреждение, в котором оно создано. А НЕ государство! Например, теперь наш институт может сам решать, как дальше распоряжаться своими разработками. Либо самому заниматься коммерциализацией, либо отдать это право авторам, либо третьим лицам.
- Как вы считаете, что надо сделать, чтобы прикладная наука и основанное на ней инновационное производство стали в Латвии системообразующим фактором?
— Ну, во-первых, нужно такое желание. Но политики заинтересованы только в исходе следующих выборов, поэтому любые решения будут краткосрочными. А инновационные процессы требуют планомерной стратегии и долгосрочных инвестиций. В идеале надо начинать с образования и науки, в комплексе. Поставив во главе угла вопрос: «что это даст?» Как говорят мои немецкие коллеги, Für was ist das gut?— Для чего это хорошо?
Неизбежно будет и дальше развиваться роботизация, которая вытеснит среднеобразованных рабочих с рынка труда. Поэтому, если маленькая нация хочет выжить, ей надо вкладывать в образование и науку. И эту науку не пытаться использовать как «дойную корову» при очередном кризисе.
«Нет науки — нет проблем!»
- Три года назад вы говорили о предстоящих похоронах латвийской науки. Неужели всё действительно так трагично?
— Идет планомерное уничтожение науки. В этом году финансирование индивидуальных научных грантов из госбюджета не осуществлялось вообще! Это — последний год, когда еще какое-то финансирование выделяется государственным исследовательским программам. В следующем году их также не будет для большинства научных направлений. А еще хуже, что сегодня ведется специализированная атака против среднего и старшего поколения исследователей.
- А как это выглядит?
— Европейские деньги направляются студентам и молодым ученым. Например, ставится условие: это грант для молодых, претендовать на него могут только они. Ученых старшего и среднего поколения туда не допускают. А у этих студентов еще нет даже уровня конкурентоспособности! Но других источников финансирования тоже нет. Значит, ученые среднего и старшего поколения, у кого есть и идеи, и потенциал…
— …и уже натренированный мозг.
— …да. Эти люди, профессионалы, фактически из науки исключаются. А дальше, решают чиновники, мы будем способствовать неэффективности работы научно-исследовательских институций.
- А как ей можно способствовать?
— А очень просто. Сегодня, когда оценивается деятельность научного учреждения, используется два умножителя. Первый, это результаты вашей деятельности. А второй — именно УМНОЖИТЕЛЬ, а не делитель! — сколько человек работало над проектом. И в итоге получается:
если кто-то с десятью учеными сделал то же самое, что другой со ста, то второй получит в десять раз больше, чем тот, который был эффективней.
- Выходит, что выгодней набрать, грубо говоря, сто человек «планктона» — чем десять гениев?
— Да, так и выходит. Поэтому я и утверждаю, что научный потенциал целенаправленно уничтожается. Мы можем посмотреть на результаты, которые были по конкурсу так называемых практически ориентированных проектов.
Наш институт — единственный, получивший по международной оценке пять баллов среди лидеров мира в своей отрасли — подал 18 проектов и получил положительное решение на пяти. А те, кто в жизни ни одного продукта не создал, получают, скажем, пять из шести. Почему? Потому что критерий оценки проекта, отнюдь не его практическая пригодность. Наоборот. Чем больше вы обещаете писать публикаций — а не патентовать и внедрять — тем лучше.
- А цель всего этого?
— У чиновников министерства есть заветная мечта: в Латвии — один университет, в котором сосредоточено всё, что в области образования или науки здесь происходит. Значит, придется говорить с одним человеком, читать один отчет, делать один перевод денег — и за всё это получать ту же самую зарплату.
Мы видим, что, на фоне сокращающегося количества школьников, студентов, качественного и количественного подавления науки, сокращения количества научных учреждений — расходы на содержание аппарата министерства, наоборот, растут!
СПРАВКА: По данным Латвийского управления статистики за период 2015-2016 годов произошло резкое снижение количества ученых в области фундаментальной, прикладной науки, а также в сфере инновационных технологий — на 16%. Снижение инвестиций в частном секторе составило 47%, общий объем инвестиций снизился на 35%, отставание от запланированного их объема увеличилось до 60%.
За тот же период уйти из науки, а часто — уехать из страны, были вынуждены 596 ученых, если исчислять по полной ставке. На самом деле их количество гораздо больше, так как последнее время многие из них работали на полставки.
«Ставлю на кон своё честное имя…»
- На фоне развернутой в последнее время кампании по дискредитации Ригвира, вы поставили свое честное имя на этот препарат. Я понимаю, что для вас это не пустые слова. Поэтому, во-первых, как вы пришли к такому решению? А во-вторых, в одной из публикаций вы сказали, что если удастся доказать эффективность Ригвира на уровне 30%, то это будет «бомба»! Эффективность химиотерапии в среднем 2-3%. То есть это НА ПОРЯДОК выше?!! У вас есть основания это утверждать?
— Один венчурный фонд попросил меня провести анализ всех данных по Ригвиру и сделать вывод, можно ли вкладывать деньги в этот проект. Об этом препарате я знал уже давно, но не углублялся в детали. Но, ознакомившись со всеми результатами исследований, я пришел к выводу: есть только одна причина, по которой нельзя туда вкладывать деньги. Не было достаточно эффективной патентной защиты разработки. Мы провели несколько исследований, что обеспечило возможность патентной защиты этого продукта. И теперь, естественно, в него деньги можно и нужно вкладывать.
Сегодня в основном говорят о лечении Ригвиром меланомы. Хотя я беру на себя смелость утверждать, что его следовало бы посмотреть и на все опухоли слизистых. Вирус, основа препарата, размножается именно в клетках слизистых оболочек. Поэтому считать, что кожа, это единственное место, где он может найти пристанище в опухолевых клетках, было бы наивно.
СПРАВКА: Ригвир («рижский вирус») — препарат, созданный на основе вируса, полученного из кишечника здорового ребенка. Вирус был открыт и изучен латвийским ученым Айной Муцениеце в период 1960-65 годов. Клинические исследования проводились в период 1968-87 годов. В 2004 году зарегистрирован в Государственном агентстве лекарств Латвии. В 2011 году включен в список компенсируемых государством медикаментов для лечения пациентов с диагнозом «меланома». Ранее, в 2008 году, основан Латвийский центр виротерапии, позже переименованный в «международный». Производится в Латвии.
Последнее время в СМИ периодически появляются публикации «антиригвирного» характера. Инициативные группы, состоящие преимущественно из представителей классической онкологии, неоднократно требовали от министра здравоохранения исключить Ригвир из Регистра лекарств.
— Мои слова, которые вы упомянули, — продолжает академик Калвиньш, — вырваны автором публикации из контекста. Поэтому не совсем понятны. Когда мы создавали вещество для лечений Т-периферической лимфомы, после проведения клинических исследований многие иронизировали: что это за препарат, который помогает в 10% случаев? В общей сложности где-то в 25%… Только при этом они опускали контекст. А контекст в отношении белиностата был таков: 10% полной ремиссии у больных 4Б стадии.
А «4Б стадия», это — несколько недель до гроба. И после этого при лечении опухоль исчезла у 10% «мертвецов». По отношению к Ригвиру я имел в виду именно это.
Если удастся доказать, что здесь можно наблюдать лечебный эффект выше, чем у всех, известных на сегодня препаратов, это действительно будет переворот в онкологии.
- И у вас есть основания полагать, что такое возможно?
— Мы не можем ничего утверждать до того, как провели исследования. Эта экстраполяция идет от того, насколько эффективно вирус или другое лекарство, подавляет рост опухоли в экспериментальной клеточной культуре. И здесь мы видим, что есть опухолевые линии, которые этот вирус уничтожает полностью. Стопроцентно! И эта ситуация дает повод для оптимизма. При проведении клинических исследований, это может подтвердиться. Конечно, не в ста процентах случаев. Таких лекарств вообще нет и быть не может! Потому что есть огромное количество разновидностей опухолей.
- Вот именно недостаток клинических исследований или даже, как утверждается, их отсутствие, это основной аргумент противников Ригвира.
— Если вы возьмете любой препарат, который сегодня применяется в мире, то где-то 65% их исследований не соответствует теперешним требованиям. Но никому в голову не приходит только из-за этого их исключить из регистра медикаментов. Что сегодня изо всех сил стремятся проделать с Ригвиром…
Хотя в том, когда исследования выполнены «правильно», тоже есть определенное лукавство… При этом умалчивают об очень важном моменте: они все проводятся по определенному протоколу.
Вы можете обратиться к любому врачу и спросить: если надо изучить новый препарат, для лечения, допустим, повышенного артериального давления — что он получает от фирмы-заказчика? Он получает протокол, где написано, какие пациенты годятся для этого исследования. Годятся только те, у кого никаких других заболеваний нет, а есть только отклонения артериального давления от нормы. То есть, все остальные должны отсекаться, чтобы эффект можно было наблюдать в совершенно чистом виде.
Допустим, из тех пациентов, что приходят к врачу, это составляет 10%. Из них формируются группы. И выясняется, что для 50% препарат оказывается достоверно-эффективным. Какой делается вывод? Что лекарство помогает половине больных… А что на самом деле было доказано? Что оно помогает половине больных из выбранной группы! То есть, всего 5% от их общего числа! Что будет с остальными 95% — никто не знает.
То есть, можно и миллион человек включить в исследование! Если они отобраны по одному принципу, это никак не увеличивает достоверность того, что препарат будет помогать остальным.
Medice, cura te ipsum! (Врач, исцели себя сам!)
— А вот эта вялотекущая «антиригвирная» кампания в масс-медиа, это, на ваш взгляд, погоня СМИ за сенсацией, желание отдельных личностей самоутвердиться, либо чей-то «заказ»?..
— По-видимому, она активно финансируется теми, кто борется за больных меланомой. Выглядит это так. В Латвии где-то 700-800 случаев меланомы. Если вы хотите создать новое лекарство, вы должны иметь пациентов. Но сегодня около 70-80% этих больных лечатся Ригвиром. Поэтому выпадают из возможного включения в клинические исследования. А онкологи, и не только они, очень заинтересованы в проведении клинических исследований. Не постесняюсь сказать, что это — основной личный доход врачей сегодня. И это очень большие деньги, которые платят за каждого, включенного в клинические исследования пациента.
- У меня сложилось ощущение, что «либеральное крыло» классической онкологии и готово бы признать Ригвир, но только, как поддерживающее средство. Но — не как основное. Вы же в одной из публикаций говорили, что Ригвир наиболее эффективен в качестве первичной терапии.
— Скорее всего, так и есть. При химиотерапии очень сильно страдает иммунная система больного. И не только она, но и печень, почки и всё, что угодно… А меланома, как принято считать, это иммуннозависимая опухоль. Но когда вы назначаете Ригвир, то единственный побочный эффект, это повышенная в течение двух-трех дней температура — 37,2; 37,3. То есть, вы больному не навредили. А лечебный эффект вы можете быстро выявить. Следовательно, если вы начинаете с этого препарата и он оказывается неэффективен, вы переходите на токсические варианты. А наоборот, по-моему, не совсем правильно.
Дело в том, что сегодня наши врачи превращаются в людей, просто исполняющих определенный алгоритм. Нам надо бы создать такую же систему, как, например, в Китае.
Там больного лечат два специалиста. Один, это врач, который определяет диагноз, следит за ходом лечения и предлагает лекарства, которые, по его мнению, можно было бы этому больному назначать. А второй, это клинический фармацевт. Вот он уже смотрит, а что больному можно и нужно давать, с учетом всего, что он получает кроме этого. Как эти лекарства сочетаются одно с другим? Какие можно ожидать побочные эффекты, если та, или другая комбинация будет применяться.
У нас где-то пятая часть опухолевых больных умирает во время лечения. И даже не от опухоли, а, скажем, от тромбоза глубоких вен. Который, увы, является побочным эффектом лечения. Я уверен, что нам надо пересмотреть положение, когда врач во всех ситуациях должен действовать, согласно спущенной «сверху» инструкции.
- Как всегда, инициатива чиновников?
— На этот раз нет. В основном это профессура, к мнению которой прислушиваются. Что никак не означает, что это мнение правильное. Это просто мнение группы людей, которые пришли к выводу, какие препараты и в каком порядке применять. Самостоятельно или при помощи заинтересованных фирм. Потом это решение фиксируется в документе. И если онколог поступает согласно этому предписанию — а больной умирает — он только разводит руками: я ведь действовал по правилам.
А вот если он лечит не так, как там написано — и не дай Бог, что-то случится — то его сразу привлекут к ответственности: посмотри, ты же не делал так, как тебе было предписано. Хотя каждый больной — это индивидуальный случай. Этим врач и должен отличаться от чиновника! Он должен лечить конкретного человека, применяя со всей ответственностью свои знания. А не выполнять предписания!
Нет, я не хочу утверждать, что все врачи поголовно сегодня нечистоплотны. У нас есть превосходные специалисты. Но это массированное давление со стороны: на Западе делают так, значит, и нам так надо — оно, увы, оставляет отпечаток.
«Сигнал тревоги»
- Как известно, «вирус» — в переводе — «яд». А может быть, просто никогда не обращали внимания, что точно такое же свойство вирусов, это лечить? Ведь существует невообразимое количество вирусов и даже просто идентифицирована лишь малая часть штаммов.
— Вспомним, как вообще возник вопрос о виротерапии. Обратили внимание, что бывают случаи спонтанной ремиссии опухоли после перенесенного человеком вирусного заболевания. С этого всё и началось.
Вирус может помогать в лечении рака по той причине, что он не размножается сам по себе. Ему нужна клетка-хозяин. Он туда внедряется и заставляет клетку себя размножать. Он истощает эту клетку, и она погибает. Если приучить вирус использовать в качестве хозяина опухолевые клетки, то он будет уничтожать именно их. Что и сделала в свое время профессор Айна Муцениеце. Потом по Ригвиру, еще в советское время, были проведены большие эпидемиологические исследования, на тысячах больных. О чем сегодня никто говорить не хочет.
- Именно на тысячах?
— Да, именно на тысячах больных! То, что эти данные не доступны широкой общественности, не означает, что их нет. И уже тогда установили, что он действительно, никаких эпидемиологических опасений не вызывает.
Но здесь есть еще одна трудность. Обычно, когда создаются лекарства, их сначала испытывают на животных. Это человеческий вирус и животные на него не реагируют. То есть, изучай — не изучай на животных, ничего там не увидишь.
Ригвир, как любой вирусный препарат, ближе к вакцинам, чем к химиотерапевтическим средствам.
И исследования там проводятся совершенно иначе. О чем либо не знают, либо предпочитают «забыть» его критики.
- Не секрет, что сегодня и американцы, и австралийцы тоже пошли по пути вирусной терапии. Поэтому вот эти исследования, о которых предпочитают не вспоминать… Это делается в угоду конкурентам Ригвира? Или проблема в том, что всё, сделанное в советское время, объявлено «устаревшим и никуда не годным», а «европейские стандарты» — чуть ли не небесным откровением?
— К сожалению, политика тут тоже подмешана. В том числе и для того, чтобы очистить рынок от конкурентов. Но Латвия сама по себе мало кого настораживает. А вот эффективность Ригвира, которая уже показана и в которой люди убеждаются на собственном опыте, это уже сигнал тревоги для больших фирм.
«Не убивать, а обозначать цели!»
- Недавно читал публикацию, где в такую «кучу разоблачений», свалены и Ригвир, и ваш мельдоний, да еще какой-то заразный корм для собак. И всё это озаглавлено: «Нужна ли Латвии патриотическая наука?» Читателя как-бы подталкивают к выводу: ничего хорошего мы сами придумать не можем, «добрый дядя» нам всё привезет… С учетом актуальности темы построения в стране инновационной промышленности, возникает ощущение, что это заказ по дискредитации самой идеи.
— К сожалению, это оправданное ощущение. Фармацевтическая фирма, это коммерческое предприятие, нацеленное на прибыль. Любой способ рекламы и антирекламы способствует распространению ее продуктов. Но с мельдонием у них получилась осечка. Те же люди, что поначалу утверждали, что это вообще типичное плацебо, сегодня говорят прямо противоположное. То есть, надо быть готовыми к тому, что будут применяться любые способы, чтобы местных производителей, разработчиков дискредитировать, выжить с рынка, либо купить то, что они создали.
Посмотрите, что происходит с изобретениями из Латвии. Либо их скупают, и вы больше о них ничего не слышите, либо тихо давят любыми способами.
- Раз уж вы коснулись мельдония, то у меня по этому поводу два вопроса. Первый: на какой стадии сейчас процесс признания-непризнания его допингом?
— Дело в том, что агентство WADA никогда не утверждало, что это допинг. Оно просто говорит, что мельдоний положительно влияет на процесс обмена веществ, помогает спортсменам достичь лучших результатов и дает им преимущества перед остальными. То, что этот препарат улучшает самочувствие и повышает работоспособность больных, уже доказано. Но проблема в том, что агентство так и не доказало, что он способен проделать то же самое с абсолютно здоровыми, тренированными спортсменами. У них просто «есть подозрения»…
- Поэтому давайте наконец-то расставим все точки над «i». Не могли бы вы разъяснить, чем воздействие милдроната отличается от воздействия допинга?
— Всё очень просто. Энергия в организме заключена в такой молекуле, как АТФ. Она синтезируется внутри клетки, в еще меньшей органелле, митохондрии.
Из митохондрий АТФ поступает к тем элементам клетки, которые обеспечивают ее жизнеспособность. Когда у человека начинаются инфаркт или микроинфаркт, то ситуация достаточно «забавная». У вас 60% необходимой для работы сердца энергии находится в клетках, которые погибают. Погибает потому, что блокируется транспорт АТФ. Милдронат снимает этот блок.
Главное, что при этом не производится больше энергии. Просто-напросто она поступает туда, куда нужно! И больной выживает. Но спортсмен при сверхнагрузках, когда у него наступает кислородное голодание сердца, тоже может выйти — или не выйти в инфаркт! Поэтому и здесь этот препарат может быть полезен.
В свою очередь допинг работает совсем иначе: он способствует выработке именно сверхноминального количества АТФ в организме.
- Уяснил разницу. Надеюсь, читатели тоже. А вот, если вернуться к противоопухолевым препаратам: насколько я знаю, вы при их разработке использовали тот же принцип, по которому действует и Ригвир. Это избирательность воздействия.
— Да, такое сходство есть. Но селективность далеко не всегда гарантирует эффективность и безопасность. Разновидностей опухолей, повторюсь — их столько же, сколько и пациентов.
Поэтому если вы узко нацелились на какой-то энзим или фермент, который относится к опухолевому росту, надо помнить: существует, может быть, 20 его изоформ. И по другим вы уже не попадаете. То есть, слишком точный «прицел» может оказаться для конкретного больного оптимальным, а для большинства остальных — малоэффективным.
Самый оптимальный подход, это не уничтожать, а метить опухолевые клетки. Тогда иммунная система сама с ними справится. Именно это и отчасти делает Ригвир. Когда он заходит в клетку опухоли, то оставляет свою белковую оболочку на ее поверхности. Эта оболочка становится своеобразным маркером и клетка превращается в мишень для иммунной системы. В результате, помимо того, что вирус внутри ее съедает, извне ее пожирает иммунная система. Здоровые же клетки, на которых этой метки нет, не страдают. Конечно, если не подавлен иммунитет…
То, чем мы занимаемся, это примерно тот же самый подход. Но мы не вирусами занимаемся, мы просто бьем по тем белкам, которые типичны для опухолевых клеток, прикрепляя им что-то такое, что делает их опознаваемыми.
- То есть, когда президент ассоциации онкологов утверждает в одной из публикаций, что у Ригвира нет, например, несущей способности, что он не может ничего доставить к клетке, он говорит, попросту, сам не зная, что? Ригвир работает совсем по иному принципу!
— Видите ли, вы не можете вирусу ничего «сказать». Вирус либо признает клетку своим хозяином, где он будет размножаться, либо — нет. И распознает эту клетку он очень четко, где бы она ни скрывалась. Причем, тот потенциал размножения, который заложен в вирусах, вы тоже не можете остановить. Если он эту клетку нашел, он заставит себя воспроизводить. И вместо одной копии, появятся сотни и тысячи новых. После того, как клетка распадется, они попадают в лимфатические русла и кровоток и размножаются в других. Пока все мишени не будут уничтожены.
Repetitio est mater studiorum (Повторение — мать учения)
- Скажите как профессор, какие выводы вы можете сделать об уровне подготовки сегодняшних студентов, школьников?
— Сегодня больше половины школьников не могут поступить на специальности, которые нужны народному хозяйству. Налицо последствия той «реформы», которую провернул господин Пиебалгс в отношении средних школ. (Андрис Пиебалгс, министр образования Латвии первой половины 90-х гг., ныне занимает пост еврокомиссара, — А.Ш.) Она позволила школьникам не учиться химии, физике, математике и биологии.
Конечно, ситуацию вспять повернуть невозможно. Хотя бы потому, что по этим дисциплинам нет достаточного количества учителей высокого уровня. Вчерашние школьники туда, естественно, не шли. А те, кто остался, уже долго ходят с седыми головами.
Поэтому единственный выход я вижу в создании нулевого курса по естественным наукам в вузах.
И там, за государственный счет, обучались бы те, кто хочет выучить естественные науки на уровне средней школы. А после этого они уже могут поступить, куда захотят. Иначе ничего не поменяется.
- Во многих интервью мне приходилось слышать, что первое, с чего надо начинать перемены, это — определиться со стратегией развития страны. Вы с этим согласны?
— Разумеется. Финляндия после распада СССР оказалась в том же положении, что и мы. Потому что основным рынком финских товаров был Советский Союз. Тогда они сказали: теперь пора затянуть пояса и вкладывать в науку и образование. Иначе мы погибнем! И сегодня мы видим: Финляндия — одна из процветающих стран. И эстонцы пытаются идти тем же путем. Они не делают долгов. Они живут тем, что у них есть, а вместо того, чтобы, образно говоря, «изобретать велосипед», они просто-напросто завозят его из Финляндии.
И единственное, что нам стоит преимущественно развивать, это наукоемкие и высокотехнологичные отрасли производства, которые не требуют больших природных ресурсов. Такие, как электроника, IT-технологии, физика и фармация.
- Тогда самое время немного помечтать. Может быть, было бы оптимально восстановить практику госзаказа на научные разработки?
— Да, это был бы наилучший вариант: конкретная задача, оговоренные суммы и сроки. Как было в советское время: взял в работу дополнительный проект, выполнил — весь фонд заработных плат идет институту в базу следующего года. И если ты выполняешь все свои обещания, твой фонд постоянно растет. Потому что ты работаешь эффективно. В тебя надо вкладывать.
Сегодня за результат тебя в лучшем случае похлопают по плечу. А вот если его нет, значит, за эти деньги ты не смог справиться, тебе надо дать больше. Вот именно это и происходит!
Больше дают тем, кто хуже работает. Потому что они «должны подтянуться».
Или второй вариант. Министерству нужно, чтобы у них была, допустим, статистика по заболеваемости. А давайте-ка поручим это ученым! И это будет «наука». Конечно, в университетах профессура может выжить, даже если нет никакой науки. Потому что им платят и за образовательный процесс.
- Но какой уровень качества тогда будет у этой профессуры? Я понимаю так, что нормально научить может только тот, кто не понаслышке знаком и с практической работой.
— Вот поэтому студенты, которые хотят быть лучшими, приходят сюда, в наш институт. Например, совсем недавно мы обсуждали, что было сделано девятью студентами, которые получают от института внутренние гранты. Да, мы платим студентам, чтобы они могли осуществлять свою научную работу, чтобы они смогли стать теми, кто продолжит наше дело. Мы делаем то, что должно делать государство!
A maximis ad minima (От большого к малому)
- А какие проблемы вы видите в области коммерциализации научных разработок? На самом деле всё упирается, видимо, в деньги?
— Здесь я хочу еще раз вернуться к Ригвиру. Эта ситуация отражает, как в зеркале общее положение в мире фармацевтики.
Крупные международные корпорации, оборот которых в десятки раз превышает финансовые возможности Латвии, исходят из простой мысли. Надо сделать клинические исследования новых препаратов настолько дорогими, масштабными и неподъемными, чтобы все небольшие фирмы и страны были вынуждены продавать им свои изобретения за бесценок.
То же самое происходит сейчас в отношении Ригвира. Нужно только подстрекнуть кого-то из местных, чтобы тот кричал долго и нудно, что надо проводить теперь уже 100-миллионные и 10-ти летние исследования. И препарат исчезнет на долгие годы. Вот и вся основная подоплека этой кампании.
- Ну, раз уж мы вернулись к Ригвиру, позволю себе одну цитату: «Ивар Калвиньш без малейшего стеснения, после неоднократных замечаний утверждал, что Ригвир — первый выбор избирательного лечения опухоли». Читая дальше, буквально видишь тень Лаврентия Берии: «куда смотрит Академия наук, почему они до сих пор не остановят, не пресекут…»
— А когда было заседание в Академии наук, где я докладывал о Ригвире то, что известно, что сделано в плане исследований, то никто из тех, кто, якобы, имеет неопровержимые доказательства его неэффективности, не сказал ни слова. Ни одного!
Потому что по закону — а не по желанию какой-то фирмы — чтобы исключить какой-то препарат из регистра лекарств, надо предоставить либо данные о его неэффективности, либо данные о неуказанных и опасных побочных эффектах. У них хоть что-то есть? Ничего!
- Во многих публикациях приводится такой «аргумент»: препарат был «быстренько зарегистрирован» за два дня до вступления Латвии в ЕС. Здесь трудно усмотреть какую-либо логическую взаимосвязь. Но может быть, она всё-таки есть?
— Смотрите: процесс регистрации любого лекарственного препарата — это процесс. Фирма-заявитель представляет необходимые данные. С ними знакомятся ведущие специалисты комиссии при Государственном агентстве лекарств. Они делают замечания, или выводы. Если есть замечания, фирма должна восполнить пробелы… Этот процесс может длиться и все два года! И когда он завершится, зависит не от того, кто подает, а от того, кто регистрирует. И при чем тут фирма — и при чем тут вступление?
- То есть, это банальная логическая ошибка, которую используют в манипулятивных целях?
— Просто формируется отрицательное мнение. «Вот знаете, там всё-таки что-то не так». И главное, мне нравится, что выступают самыми основными критиками, разбирающимися в этой области, физики.
- Ну почему же только физики? Есть там и медики, и, так сказать, «околомедицинские» эксперты.
— Вот пусть эти эксперты покажут одного, полностью и доказано-вылеченного традиционными медикаментами онкобольного метастазирующей меланомой. Или пусть поговорят с человеком, который 12 лет назад начал принимать Ригвир, а недавно совершил восхождение на Монблан.
Даже одну спасенную жизнь никак нельзя списать как ненужную. Или давайте всё же спишем?!! Ведь «мы не знаем какому проценту больных Ригвир помогает», так давайте не будем лечить никого… А то, что люди живы и могут свидетельствовать — это никого не волнует. И просто прискорбно, когда этим занимаются врачи.
Подписывайтесь на Baltnews в Яндекс.Дзен