Самая сильная сторона этой постановки РРТ им. М.Чехова — сценография в исполнении заслуженного художника России Николая Симонова. Самая слабая — собственно пьеса Виктории Токаревой.
Написанная в 1977 году, она, как уверяет нас программка, неоднократно — и с неизменным успехом — ставилась в российских театрах. Очень даже может быть. Вот и в Камерном театре Екатеринбурга она идёт. И рижская постановка, кажется, пользуется вниманием публики. Но мне лично этот материал показался скучноватым и далеко не во всём убедительным.
В центре композиции любовный треугольник. Одной из его сторон служит вялый мужчина, которому легче умереть в расцвете лет, чем жить и трудиться до глубокой старости, но которого при этом считают лучшим педагогом музыкального училища. Последние силы Игнатий Петрович расходует на то, чтобы ответить взаимностью ученице и… остаться в семье.
Другая сторона — бездарная, взбалмошная девушка, которая влюбляется в этого самого вялого мужчину/талантливого педагога и продолжает его любить, невзирая на ежеурочные распекания и предательство. Третья — заботливо-хлопотливая, любяще-презирающая жена-мать, сочетающая космический разум с космической же глупостью.
По ходу пьесы педагог с ученицей совершают стремительное восхождение к вершине взаимопонимания, чтобы ещё более стремительно сорваться с неё в прямом для неё и в переносном для них обоих смысле. Жена-мать служит им в этом деле основанием. Правда жизни здесь заключается в том, что любовница — копия жены-матери, только вдвое моложе. Сколь бы несчастливы ни были люди в отношениях, их вторая попытка, как правило, мало чем отличается от первой. Для 1977 года эта мысль может показаться даже прорывной.
Побочные партии психологического интереса не представляют. Выхваченные из толпы, серьёзному анализу они вообще не поддаются и в нём не нуждаются. Ими попросту заполняют пустоты этой не претендующей на высокое общественное звучание истории адюльтера. Чего стоит, например, такой остроумный ход драматурга? Поводом для финальной сцены Токарева делает письмо из музучилища с приглашением на юбилей, полученное известной пианисткой, но адресованное её незадачливой подруге, отчисленной из училища за неуспеваемость в первом же семестре. Парадокс? Абсурд. Но то, что хорошо для ненавязчивой кинокомедии — обойма гегов, набор штампов и надуманных хитросплетений — как-то не к месту в драме, где один из главных героев покушается на самоубийство, а другой, уйдя в болезнь, его фактически совершает.
Но зрителю, кажется, это нравится, а касса, как известно, не врёт. К тому же занятые в спектакле актёры совсем неплохо справляются со своими ролями, что не в последнюю очередь объясняется грамотной режиссурой Аллы Сигаловой в соединении с замечательной сценографией Николая Симонова. Весь спектакль — последовательность мизансцен для двух, реже — трёх актёров. Сколько-нибудь противоречивым характером, а следовательно, сложностью в представлении отличаются образы центральной троицы.
Остальные работают на уровне плаката, карикатуры или просто статистов. Персонажи появляются ниоткуда и исчезают в никуда. Массовые сцены большей частью имитируются. Глубокие внутренние связи между их участниками не прослеживаются. Но в целом они украшают спектакль. Для Сигаловой, опытного хореографа, не составило большого труда свести и развести массовку по сцене, так удачно разбитой Симоновым на несколько объёмов по горизонтали и вертикали.
Сценография — отдельная песня: городок в табакерке, глаз не отвести. Во втором ярусе училище — учебный класс с роялем и рекреация с расписанием. В первом — две квартиры в разных концах города, по-разному обставленных, соединённых/разделённых окном и объединённых линолеумом с одинаковым рисунком — деталь едва ли случайная.
В финале сценография меняется, упрощаясь до примитива, но линолеум остаётся прежним, а окно поднято под потолок, на недосягаемую высоту — одновременно напоминание о попытке самоубийства героини-любовницы (её зовут Лариска), указание на отказ от намерения снова свести счёты с жизнью, а также символ пустоты и приниженности её быта/бытия. Единственный выход из этого склепа она находит в детях: дверь в детскую не всегда закрыта.
Выход не из лучших. Детей любить — себя хоронить. Да простят меня матери мира за это уравнение, относящееся лишь к правильной расстановке приоритетов в семейной жизни. В жизни супругов дети должны занимать почётное третье место, иначе беда и для супругов, и для детей. Детей, которые стали для родителей смыслом жизни, обычно удушают любовью, превращая и их самих в душителей с отсрочкой на взросление, а чаще — без оной: им попросту не оставляют шансов стать взрослыми.
Лариска похоронила себя заживо. Это было бы куда заметнее, надели Токарева эту свою героиню хоть каким-то талантом, кроме таланта «любить». В этом случае её нелюбовь к себе заблистала бы ещё ярче, окончательно затмив любовь к Игнатию Петровичу. Что касается играющей Лариску актрисы театра «Дайлес» Иевы Сеглини, то выбор этот следует объяснить скорее всего стремлением привлечь в русский театр латышского зрителя, который имеет приятное для сборов обыкновение следить за успехами своих любимцев и любимиц.
И тут же не могу не отметить работу Елены Сиговой, сыгравшей Зою, жену Игнатия Петровича. Ей удалось создать образ женщины, посвятившей себя воспитанию супруга со всеми вытекающими из этого печальными для их брака последствиями. Мужчина не может любить женщину, ставшую ему матерью. Во всяком случае, любить её как женщину.
В отсутствие настоящей любви между мужчиной и женщиной, в отсутствие любви женщины к самой себе и появляется та умопомрачительная суетливость, которую так натурально изобразила актриса. Не оставляет она равнодушной и в положении обманутой жены. Паника, смирение, великодушие, иезуитская хитрость, непротивление злу и готовность к борьбе до победного конца — такую богатую гамму чувств и переживаний в действии являет Сигова.
К сожалению, я ничего не могу сказать об актёрской игре Евгения Черкеса (Игнатий Петрович), кроме того, что он воплощает образ человека, похоронившего свой талант, долг перед самим собой и, следовательно, перед обществом не исполнившего. Так что наш любовный треугольник оказывается вполне себе равносторонним — правильным, но не правильным.
Я не большой знаток и ни разу не поклонник творчества Виктории Токаревой. Вадим Гроссман, занятый в этом спектакле — он очень напористо играет (бес)совестливого бывшего консерваторского друга главного героя — уверяет, что Токарева не только замечательный автор, а просто необходима на сцене, поскольку даёт людям самое главное — надежду.
Не знаю, я вижу только безысходность. Ни малейшего намёка на катарсис. Может быть, Алла Сигалова потому и изменила название спектакля с невнятного «Ну и пусть», на опрятное «Любить»? Опять же бокс офис. Но невольно возникает вопрос: «Любить, но кого же?».
И также сам собой всплывает в памяти ответ, ниспосланный однажды Александру Сергеевичу свыше:
Призрака суетный искатель,
Трудов напрасно не губя,
Любите самого себя,
Достопочтенный мой читатель!
Подписывайтесь на Baltnews в Яндекс.Дзен