17 августа в рижском кинотеатре KINO CITADELE состоялась премьера картины российского режиссера и продюсера Сергея Ливнева с замысловатым названием "Ван Гоги". Премьера не мировая – третья по счету, но и не совсем случайная. Картина является совместной продукцией России и Латвии. Съемки проходили в разных странах, но главным образом в Риге и Юрмале, да к тому же при весомом участии латвийских кинопрофи.
"Ван Гоги" – третья режиссерская работа Ливнева и вторая, где в главной роли занят Алексей Серебряков, за которым прочно закрепилась репутация актера, блестяще играющего неоднозначных героев в неоднозначных картинах и склонного при этом к неоднозначным высказываниям. Неоднозначными картинами и высказываниями являются и два последних фильма Ливнева – "Серп и молот" (1994) и "Ван Гоги" (2018).
Представлял "Ван Гогов" в Риге Виталий Манский, также кинематографист с неоднозначной репутацией. Как известно, в 2014 году он эмигрировал в Латвию, проживает с тех пор в Риге, где олицетворяет собой современный российский либерализм. Разумеется, Манский не упускает случая противопоставить "несвободной России" "свободную Латвию" и порекламировать ее как место, где можно укрыться от "свидетелей Путина" и от него самого. Не обошлось без своеобразной рекламной паузы и на рижской премьере "Ван Гогов". Приглашая Ливнева на сцену, Манский между прочим сказал:
"Ливнев решил бросить Америку (уже после того, как он "бросил" в 1999 году Россию – прим. Baltnews.lv) и перебрался к нам, потому что только в Латвии, в Риге живут настоящие, молодые душой люди. Здесь очень приятно жить, снимать кино, что Сергей и сделал на картине "Ван Гоги".Ливнев не стал комментировать слова Манского. Но, полагаю, зритель найдет его ответ в самой картине. Ответ, может быть, не прямой, но довольно внятный.
Действие "Ван Гогов" разворачивается в основном в Юрмале и Риге, то есть в Латвии, но местный национальный колорит в фильме отсутствует напрочь. В картине не прослеживается ни малейших намеков на латышскую среду обитания. Ни персонажей-латышей, ни латышской массовки Ливнев, а он не только режиссер, но и автор сценария, не предусмотрел. Во всяком случае, живых персонажей.
Мертвый один все же имеется. Это Дайга, опочившая мачеха главного героя. Смерть Дайги как раз и служит поводом к тому, чтобы 52-летний Марк (Алексей Серебряков), едва не покончивший самоубийством в самом начале картины, вылез из петли и полетел в Ригу, где он родился, где прошли его детство и юность, где живет и работает, не покладая трясущихся рук, его отец, 79-летний Виктор Гинзбург (Даниэль Ольбрыхский), впадающий в маразм выдающийся дирижер.
Латышам, кроме Дайги, не нашлось в картине Ливнева места даже на кладбище. Когда Гинзбурги, отец и сын, приходят к ней на могилу, а Дайгу похоронили на одном из престижных рижских кладбищ, зритель видит выстроившиеся рядком по соседству надгробья "Иванова, Петрова и Сидорова". За точную передачу фамилий не ручаюсь, но все три были явственно русскоязычные и увековечены в камне и кадре кириллицей.
За все экранное время государственный латышский язык встречается только два-три раза: в надписи "LIDOSTA RĪGA AIRPORT" и на паре мелькнувших в кадре афиш Виктора Гинзбурга. Это при том, что действие происходит именно в столице современной Латвии, на что недвусмысленно указывает фиксация места прибытия Марка – аэропорт "Рига". Врач-невролог (Александр Сирин), который консультирует и лечит Гинзбургов, говорит с ними на чистейшем русском языке и даже не пытается "лечить" их на предмет употребления госязыка. Правда, сам Виктор Гинзбург говорит по-русски с сильным акцентом, но отнюдь не латышским.
На пресс-конференции в октябре прошлого года Ливнева спросили, почему он снимает именно в Латвии?
"Я рассматривал очень много разных мест. Мы ездили в Одессу, Тбилиси. Естественно смотрели Москву, Петербург. Рассматривался любой крупный город на пространстве бывшего Советского Союза. Искали город с культурными традициями, поскольку среду фильма создают люди культуры. В итоге мы остановились на Латвии. Здесь нашелся главный объект – потрясающий дом, построенный в конце XIX века рижским промышленником, архитектура и интерьеры которого нам подошли. Полфильма мы снимаем здесь, в Юрмале", – ответил тогда режиссер.
Этим объектом оказался дом Кристапа Морберга (1844 – 1928) в Дзинтари, отошедший по завещанию дельца и мецената Латвийскому университету. Надо отдать должное художникам (Арнис Ваташс, Эдуард Галкин) и реквизитору (Юка Трифонова) картины, им удалось обжить неоготические интерьеры особняка, заставить их говорить, но не о латвийском настоящем, а о советском прошлом. Этим прошлым, как ни в чем не бывало, живут-поживают себе герои картины. Например, Тома (Светлана Немоляева), которая пишет книгу о советских дирижерах, целая глава в которой будет посвящена Виктору Гинзбургу.
"Но будут ли в вашей "Латвии" латыши?!" – настаивали год назад журналисты.
"Основные герои у нас не…" – замялся в ответ Ливнев.
"Евреи", – рубанул, как сейчас помню, Серебряков. И Ливнев с ним нехотя согласился:
"Что тут греха таить? Да. Но такие… Это люди, которые отсюда родом. Несколько поколений их здесь жило, но это люди русскоязычные…"
"А еврей мог жить где угодно, собственно говоря: в Тбилиси, в Одессе, в Киеве", – добавил тогда от себя Серебряков.
Да, Марк и его отец – евреи, но ничего специфически еврейского, кроме акцента и двух слов на идиш ("Спасибо тебе") от Гинзбурга-старшего, в латвийских эпизодах картины зрители не увидят. Под одной крышей с Виктором Гинзбургом живет Ирина (Елена Коренева), его ассистентка, любовница, прислуга и сиделка в одном лице. Марк гуляет по безлюдной Старой Риге, идет с завязанными глазами знакомым с детства маршрутом, меряет шагами расстояние до дома любимой некогда девушки Тани (Наталья Негода). "Не к нам?" – спрашивает она его на подходе к подъезду. Вместе они поднимаются в квартиру, где Таня живет со своей мамой Валентиной Прокофьевной (Ела Санько), мамой мужа (Немоляева) и мужем Севой (Игорь Пронин), дружбу которого с Марком разбила любовь обоих к этой самой Тане. Минули годы, но все осталось по-прежнему. Марк ездит в трамвае маршрутами детства и юности, но в этом трамвае нет других пассажиров, и остановки в них тоже никто не объявляет. Рига была и есть сугубо русский город, а Юрмала – кстати, тоже безлюдная – все то же неизменное Рижское взморье. Нахальной собаке всегда можно крикнуть: "Иди к хозяевам!", и та послушается, потому что понимает по-русски. И зритель понимает, что хозяева здесь русские.
Вот в Израиле, в Тель-Авиве, где живет теперь Марк, хозяева не русские, и даже не русскоязычные евреи. Их там много, это правда, но тон задают не они. Марк обитает в Израиле не дольше, чем в Латвии, но по-латышски он в фильме не говорит ни слова, а на иврите – пожалуйста. Правда, живет он в Тель-Авиве с Машей (Полина Агуреева), такой же репатрианткой из бывшего СССР, как и сам Марк, но активно проявляют себя здесь именно коренные израильтяне – сабры, для которых иврит родной. Один из них устраивает выставки (Марк и Маша – художники), другой уводит Машу и становится отцом ее ребенка (они случайно встретились на тель-авивском пляже, где, в отличие от Юрмалы, полно народу). А Марк устраивается на работу в богадельню, где старики не умирают, подобно его отцу в Латвии, а живут полноценной творческой жизнью. Под руководством и присмотром Марка они режут по дереву бесконечные вариации на тему портрета папаши Танги кисти Ван Гога.
Почувствуйте разницу. Русско-еврейский мир самодостаточен и герметичен в Латвии и невозможен, легко проницаем в Израиле. Русскоязычные (евреи) обречены на ностальгию по прошлому и агонию здесь у нас, но могут рассчитывать на обновление в Земле обетованной. Конечно, фильм Ливнева не об этом, но у каждой достойной внимания кинокартины имеются второй и третий планы, пусть и не выстроенные автором преднамеренно.
"Ван Гоги" – авторское кино. Не соглашусь с теми, кто считает Ливнева продюсером по преимуществу, неспособным ставить и решать чисто художественные задачи. Думаю, что для него возвращение к режиссуре спустя 24 года – не только попытка заявить о себе или "освоить бюджет", но и потребность через творчество переосмыслить прошлое – подняв из глубины, посмотреть в лицо своей боли, снова пережить ее и отпустить навсегда, как это делает Марк, альтер эго самого Ливнева.
"Любой фильм, если это не "Звездные войны", это что-то личное. Не в сюжетном смысле, но в смысле чувств", – сказал мне Ливнев после премьеры. А на вопрос, удалось ли ему подобно Марку, переступить через это что-то, чтобы продолжать жить, ответил: "Пока нет, но я над этим работаю".
Значит, следует ждать продолжения. В комнате Марка можно было заметить даже не один, а два портрета Андрея Тарковского. Ливнев окончил операторский факультет ВГИКа, мастерскую Вадима Юсова, снявшего первые три с половиной фильма Тарковского. Это ли не прямое указание на автобиографичность "Ван Гогов"? И кому, как не Ливневу, рассказать нам о себе? О ком, как не о себе самом расскажет нам Ливнев? Сам Тарковский не сделал бы этого лучше, стоит заметить, перефразируя слова одного из персонажей картины.
"Работать в Латвии было очень здорово. Ровно год назад мы начали снимать, и я очень скучаю по этому процессу, по этому месту, и, надеюсь, мы это еще не раз повторим вместе с людьми, с которыми делали этот фильм", – сказал Ливнев перед премьерой.
Бог ему в помощь и добро пожаловать к нам. В Латвию без латышей.
Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.
Подписывайтесь на Baltnews в Яндекс.Дзен