Эрик Жагарс. Другая Латвия

Жагарс был откровенен. «У меня развязался язык», — не то пошутил, не то констатировал Эрик Адольфович.

Эрик Адольфович Жагарс происходит из рабоче-крестьянской семьи. И с давних пор Жагарсы были склонны к проявлению социального протеста. В далеком 1776 году некто Кришус Жагарс возглавил крестьянское движение в Цесисском крае и даже вручил послание наследнику престола Павлу Петровичу, сыну Екатерины II.

Наградой за смелость для него стали 4 года каторги. Кришус Жагарс — первый политический каторжанин в истории Латвии.

Семейная история Эрика Жагарса стоит того, чтобы ее послушали и рассказали. Без этого не понять феномен самого Эрика Адольфовича, историка и общественного деятеля, на публичных лекциях которого побывало более 100 000 человек.

В семейной истории Жагарса ярко отражается судьба той части латышского народа, что питала левые убеждения и связывала свои чаяния с революционными преобразованиями в России и в Латвии.

Родители Эрика Адольфовича — интеллигенты в первом поколении. Его отец начинал подпаском и сельскохозяйственным рабочим. В 1919 году его мобилизовали в Латвийскую армию. С 1919 по 1921 год он служил в 6-м Рижском полку, который изгонял немцев из Риги после Цесисских боев, а потом воевал с Бермондтом. Именно действия 6-го полка в рижском Задвиньи в 1919 году решили исход сражения. В память об этом 11 ноября празднуется День Лачплесиса, а в 1937 году у Серебряной горки в Иманте воинам 6-го полка установили памятник.

— Для моего отца служба в армии началась как раз с изгнания бермонтовцев, — рассказывает Эрик Адольфович. — Затем его 6-й полк отправили к Паланге в ожидании того, что Германия начнет наступление на этом направлении. Летом же 1920 года мой отец вместе со своим полком попал на Восточный фронт, развернутый в Латгалии против большевиков.

После демобилизации Адольф Жагарс стал простым рабочим в Риге. Он очень хотел учиться, но в буржуазной Латвии таких возможностей у него не было. К тому же он был на плохом счету у полиции из-за своих левых настроений, хотя и не был тогда членом коммунистической партии. Его братАльберт, участник Гражданской войны в России, написал ему, чтобы он приезжал в СССР, где сможет поступить в вуз и учиться.

— В 1923 году мой отец нелегально перешел границу. Работал на московских заводах. Начинал простым молотобойцем. После смерти Ленина в 1924 году, откликнувшись на так называемый ленинский призыв, он вступил в РКП(б), окончил латышский рабфак, а затем — юридический факультет Московского университета. Работал преподавателем, но в марте 1938 года был арестован и осужден на 10 лет лагерей. Мне тогда было только два года.

Эрик Адольфович убежден, это был настоящий геноцид латышей.

— Все остальные геноциды выдумка, а этот был настоящий. Арестовывали только за принадлежность к латышской нации. Национальность выяснялась по домовым книгам. Страшная картина.

25 тысяч человек арестовано (в 90-е годы писали — 70 тысяч, но это преувеличение) и 16 тысяч из них расстреляны. Закрыты все школы, газеты, клубы, общества. Артистов латышского театра всех подчистую расстреляли. Трагедия была в том, что ладно бы Сталин уничтожал врагов — оппозиционеров и т. д., а он уничтожал тех, кто были ему преданны до смерти, они были его ближайшими опричниками.

Годы спустя Эрик Адольфович познакомился со следственным делом отца. Оказалось, что Адольф Жагарс спас свою семью — жену и сына, заявив, что неженат. Выяснилось и другое, как он попал в жернова сталинской репрессивной машины?

— Арестовали где-то в Орле одного из тех, кто учился на латышском рабфаке. Его вызвали в органы и сказали написать имена всех участников латышской контрреволюционной организации.

И он всех, кто вместе с ним учился на этом рабфаке, туда приписал. Всех разыскали и единственный, кто тогда избежал ареста, оказался Карл Спрингис, впоследствии директор Института геологии и географии Латвии; он тогда был в геологической командировке в Якутии. А это человек — Лацис его фамилия — жил потом в Риге и даже на похороны моего отца пришел в 1970 году. Сам он не пострадал, его выпустили.

По линии матери Эрик Адольфович ведет счет предкам с начала ХХ века. И по этой линии в его роду сплошные революционеры. Например, Фрицис Бурка, брат бабушки, в 1904 году организовал в Леясциемсе (ныне это Гулбенский район) социал-демократический кружок.

В 1905 году он стал председателем распорядительного комитета. А дед, Петерис Айзупиетис, был избран в 1905 году членом Леясциемского волостного суда. Он избежал расстрела только потому, что суд ни разу не собрался. Дети тоже воспитывались в революционном духе.

Дядя Отто служил в Красной Армии, сражался за Советскую Латвию и вместе с ней отступил в Советскую Россию. В августе 1919 года в Великих Луках диверсанты взорвали эшелон с боеприпасами, дядя Отто был тяжело ранен и скончался. Там, в Великих Луках, и похоронен.

Мать, Ирма Айзупиете, состояла в нелегальной партийной организации. В июне 1920 года их выследили айзсарги и окружили во время сходки в лесу. Руководителя ячейки убили на месте. Одну девушку замучили там же в лесу.

Всех остальных арестовали, отвезли в Гулбенский замок, а затем переправили в Виляку, в Латгалию, где действовало военное положение, чтобы можно было предать арестованных военно-полевому суду. Четверых расстреляли, а Ирму Айзупиете и еще одного парня как не достигших 21 года отправили под полицейский надзор. Все-таки побоялись огласки и обвинений в том, что даже детей расстреливают. Так защищалась контрреволюция.

— В 1926 году моя мама по гостевой визе переехала к своей сестре в СССР. Работала бухгалтером в Московском латышском клубе, поступила на латышский рабфак, где и познакомилась с моим отцом, окончила Сельскохозяйственную Тимирязевскую академию как агроном-агрохимик.

Поженились мои родители в 1932 году, я родился в 1935-м, отца арестовали в 1938-м, а в 1939-м маму направили в Рославль Смоленской области заведовать агрохимической лабораторией МТС (машинно-тракторной станции — А.М.). Началась война, мы эвакуировались в Тамбовскую область, а с приближением фронта мы уехали к маминой сестре в Киргизию, в город Фрунзе.

Осенью 1943 года я вместе с теткой (маму с работы не отпустили) переехал в Москву и там пошел в первый класс. Отучился полтора года, но в декабре 1944 года тетку направили на работу в Латвию, и я приехал вместе с ней. Мама к тому моменту уже была в Риге, работала в Наркомате сельского хозяйства.

Большую роль в жизни Эрика Адольфовича сыграли сестры его матери, особенно та, что звали Мартой.

— У меня было три тети по матери. Старшая, Паулина, осталась на дедовом хуторе. Вторая, Марта, очень много мне помогала в жизни. Я был ей вместо сына.

Она так и не вышла замуж, носила девичью фамилию — Айзупиете. Марта была физиологом, десять лет работала деканом биологического факультета в Латвийском университете. Член РСДРП(б) с января (!) 1917 года, она прекрасно разбиралась в политике, знала внутреннюю сторону партийной жизни — все на ее глазах происходило.

У младшей маминой сестры Меты судьба сложилась трагически. Она тоже переехала из Латвии в Советский Союз, вышла там замуж за Яна Силиньша, подпольщика, вернувшегося из Латвии. Тот был болен туберкулезом, жил и умер в Ялте в 1929 году. В Ялте его торжественно похоронили.

Силиньши вообще необыкновенная семья. Родители Яна, рижские рабочие, члены ЛСДРП с 1902 по 1915 год. Когда в сентябре 1905 года было совершено нападение на Рижскую Центральную тюрьму, то боевики, совершившие это нападение, взяли у Силиньшей (они тогда жили в Чиекуркалнсе) лестницу, чтобы перелезть через тюремную стену.

— Когда я приходил к ним в гости, то увидел быт и настроения настоящих рижских рабочих — левых рабочих. Они прожили долгую жизнь, но потеряли всех своих сыновей.

У Силиньшей было три сына. Все трое были участниками подпольного движения в Латвии в 20-30-е годы. Вышло так, что к Силиньшам, зная об их левых настроениях, прислали из Советского Союза нелегала, а тот был болен туберкулезом. Он жил в их семье и заразил всех детей, всех троих сыновей.

После смерти мужа тетя Мета работала корректором в латышском издательстве «Prometejs» в Москве и попала под репрессии 1937-1938 года. Она получила 10 лет лагерей.

По состоянию здоровья ее из Карагандинского лагеря выпустили в январе 1943 года и отправили к родственникам в Киргизию, где в эвакуации жили маленький Эрик с мамой и тетей Мартой. В 1944 году она вернулась в Латвию, работала в Латвийском Государственном издательстве техническим редактором.

— Когда тетю Мету репрессировали, тетю Марту исключили из партии. Марта тогда работала в одном из институтов Академии Наук СССР, сообщила, как полагалось, об аресте сестры в своей парторганизации.

Там посмотрели личное дело и исключили ее из партии за то, что не проявила бдительности — не досмотрела, врага в семье проглядела. Она пошла жаловаться к Хрущеву, тогда секретарю Московского горкома. Тот посмотрел дело и, не вникая, как закричит: «А вы же латышка! Вон отсюда!».

Она пошла к Берии, наркому внутренних дел. Берия сказал: «Да, пожалуйста, но вы знаете, я не могу сам решить ваш вопрос, поэтому напишите все на бумаге и оставьте». Так тетя рассказывала.

Выходит, вся родня Эрика Адольфовича принадлежала к числу левонастроенных латышей. Он перебрал их всех и насчитал до десяти членов партии, начиная с 1905 года. «И до и после войны», — уточняет Эрик Адольфович. Их убеждения выстояли даже при столкновении с тяжелыми испытаниями сталинского времени.

— Я никогда не переносил личные переживания на общественный строй. Я пришел из левой среды, и когда я выступал с левых позиций, то не потому, что меня кто-то заставлял. Это были мои убеждения, мои взгляды. Поэтому я и защищал концепцию 1940 года.

Никто из моих родственников не участвовал в событиях 1940 года, но я столкнулся с этим и видел, что это продолжение той революционной борьбы, которая проходила в 1905, 1917, 1919-м, в 20-30-е годы. 1940 год завершает эту борьбу.

И отказаться от этой концепции, переменить свои взгляды я не мог. Мы ведь честно работали. Не так, как многие думают, что мы только и делали, что брали под козырек. Я спокоен. Меня никто не может ни в чем упрекнуть.

А вот Эрик Адольфович может многих своих коллег упрекнуть в ренегатстве. Он не забыл, как после Атмоды, по доносу из Латвийского университета (кто-то банально хотели отобрать у Жагарса учебные часы), его «таскали» в прокуратуру.

Он не забыл, как от него ждали и требовали покаяния. «Напишите одну статью и все, мы вас берем», — говорил ему археолог, член думы Народного фронта Янис Граудонис. Но Эрик Адольфович не написал.

Жагарс может уступить железной логике фактов. Он и в свои 80 лет остается прежде всего ученым, пытливо исследующим прошлое, внимательно следящим за новинками исторической литературы. Жагарс не закоснел в предрассудках, но в своих убеждениях остается непоколебим. И вот характерный пример напоследок.

— Я рассорился с одним своим хорошим другом из-за того, что он на своем юбилее заказал свою «любимую русскую песню»: «Поручик Голицин, корнет Оболенский, давайте патроны и т. д.», — рассказывает Эрик Адольфович.

— Я ему говорю: «Ладно, песня как песня, я тысячу раз ее слышал. Но зачем она твоя любимая песня?! Когда ты пойдешь на кладбище к своему отцу в Аллею коммунаров — его отец был участником Гражданской войны — он три раза в гробу перевернется из-за того, что его старший сын любит белогвардейцев.

«Они же за Россию!..», — говорит он. Я говорю: «Какую Россию?! Ты что?! Этот Оболенский, этот Голицин разве за Россию боролись? Бред! Как латышские легионеры боролись за «свободную Латвию», так они и за Россию боролись. Они боролись за свои фабрики, за свои имения.

Они дворяне. Свержение царского режима они проморгали. Своему царю-батюшке, которому присягали, они изменили, а теперь они за свои привилегии, за свои классовые цели и интересы борются, а не за какую-то там Россию. Кто им поставляет оружие? Америка, англичане? Французы танки им посылают.

Даже песенка такая была: «Мундир английский, / Погон французский, / Табак японский, / Правитель омский». Ладно, это было на востоке, а с кем сражались Голицин и Оболенский? Против кого он там просил: «Подайте патроны»? Против тех же латышских стрелков. Определись, с кем ты идешь?».

Для меня Малинин, который исполняет эту песню, вышедший из рабочей среды, выступавший в военном ансамбле, с военными оркестрами, награды получавший, а теперь приезжающий с этой песней в Австралию, где его русские белогвардейцы и их потомки на руках носят как великого человека, человек потерянный.

Он и Хабенский, играющий Колчака­. Может быть, я человек старомодный, но восторгаться поручиком Голициным и корнетом Оболенским, которые стреляют в людей с противоположной стороны, я не могу. В истории нельзя быть объективным, т. е. быть и за тех и за других.

Сейчас говорят, что надо примирить. Это можно. Но все равно остается вопрос, на какой стороне ты стоишь? В Гражданской войне я стою на стороне красных латышских стрелков.

BaltNews.lv поздравляет Эрика Адольфовича Жагарса с юбилеем! Он заслужил в своей жизни главное — уважение. За честность, порядочность, профессионализм. И его ученики равняются в этом на Учителя.