Имант Вецозолс принадлежит к той плеяде латышских художников, которые творили во второй половине ХХ века. Вместе с учениками Вильгельма Пурвита — а сами они ученики уже его учеников — эти художники-живописцы определили характер послевоенного латвийского искусства. Это были большие мастера тональной, колористической и вместе с тем безусловно реалистической живописи, что привлекло к ним огромное внимание художников и ценителей, как в Советском Союзе, так и за его пределами.
Сегодня Вецозолс как никогда соответствует своей фамилии — «старый дуб» в переводе с латышского языка. Ему 83 года. Большинства из его соратников уже нет в живых, но сам он продолжает активно работать, представляя — один за всех — и эту группу художников, и этот род живописи.
Последнее обстоятельство придаёт особое значение его персональной выставке. В этом смысле она уникальна.
Сам Вецозолс — выходец из крестьянской семьи и никогда не порывал со своей малой родиной. Начав путь художника на рубеже 50-60-х годов прошлого века как жанрист и портретист, он именно в быте и труде простых крестьян черпал вдохновение и сюжеты для своих картин.
«Но подлинную популярность и известность Имант Вецозолс получил тогда, когда начал писать, условно говоря, белые натюрморты, — говорит его старший коллега, профессор Владимир Иванович Козин. — Дело в том, что в тональной живописи чёрная и белая краска употребляются для утемнения или высветления краски того или иного цвета. А Вецозолс своими натюрмортами доказал, что чёрная и белая краски равноценны любой краске спектра, что они обладают особой звучностью.
Он не к спектральным краскам добавляет чёрный и белый, как это принято в тональной живописи, а, наоборот, к чёрному и белому добавляет спектральные цвета для нюансировки. В основе же остается чёрный и белый цвет».
Насколько выразительным оказывается такой приём, каких тонких отношений и интересных сочетаний цвета он позволяет добиться, может судить каждый, кто посетит персональную выставку Вецозолса.
Причём с равным успехом художник применяет его и в натюрмортах, и в пейзажах, и в портретах. В качестве натуры он выбирает самые простые предметы того же крестьянского быта, самые незамысловатые виды и лица, что не мешает ему не только заметить, но и показать зрителю их поразительную красоту и, наверное, хрупкость. Таково его отношение к человеку и природе — рукотворной и нерукотворной.
Замечательно уже то, что Вецозолс этому своему взгляду на природу и человека не изменяет. Он остался нечувствителен к веяниям новой эпохи, равнодушной к самому человеку, но во всём потакающей его потребностям и всемерно эксплуатирующей его слабости.
Гуманистическое начало, присущее ему искони или привитое учителями, одухотворяет всё, что он ни делает, пульсирует в каждой его картине, что бы на ней ни было изображено.
Экспозиция носит отчасти ретроспективный характер. На выставке представлены, как самые ранние из холстов Вецозолса, так и произведения зрелого периода. Но акцент сделан на работах последнего периода. Больше половины экспонатов созданы художником на протяжении ближайших двух-трёх лет. И вызывают они, мягко говоря, смешанные чувства.
«Вроде бы то же самое: и чёрное, и белое. То, да не то. Совсем не то, — рассуждает Владимир Иванович. — Если в работах зрелого периода Вецозолс ищет красоту предметов, их гармонию, убеждает нас в этой красоте и гармонии, и это главная его цель, то в новых работах он выражает что-то совсем другое. Тут уже не до красоты».
И действительно, мы видим какие-то мешки, не то с картошкой, не то с углём, сам этот уголь, сваленный в боксе, прикрытый полиэтиленом и шифером и припорошенный снегом, саму эту картошку, жарящуюся на сковородке, но на удивление не аппетитную, «рыночные сумки», «пустые торбы», «окраинного путника» с такой вот торбой, из которой выглядывает горло бутылки, сгорбленную «соседку» с такой вот «рыночной сумкой». Всё это мастерски сделано, на прежней высоте чисто художественных задач, но от умиротворения работ, созданных каких лет десять назад, не осталось и следа.
Ещё более выразительно в этом ряду смотрятся композиции с повторяющимся мотивом яблонь, срубленные стволы которых, подобно винтовкам, сложены пирамидой, и такие жанровые, но только по форме, картины, как «Холмистая дорога» («Kalnains ceļš», 2016), «Отопительное решение» («Apkures risinājums», 2016), «Стены на окраине» («Nomales mūri», 2016), «Хлев моего друга» («Mana drauga kūts», 2016), «Лунный свет» («Mēnesnīca», 2015). В них преобладают мрачные краски. Время года — зима и поздняя осень; стужа и слякоть.
Через эти картины, через их содержание Вецозолс выражает своё изменившееся отношение к бытию. Меняется сама творческая задача. Художник больше не ищет гармонии и согласованности, он нагнетает напряжение. Срубленные яблони. Ведь это, по сути дела, памятник загубленной жизни. Памятник нашей эпохе.
«Здесь нужно понять творческий процесс мастера, — поясняет профессор Козин. — Как он выбирает сюжет для картины? Сначала появляется переживание. Боль. Потом эта боль оформляется в какой-то определённый сюжет. Это самое главное, что ценно в художнике. Вецозолс не подвержен ни диктату моды, ни требованиям покупателя. На это он не обращает внимания. Он пишет то, что у него на душе, к чему его тянет. В этом самая большая ценность этой выставки. Её нельзя смотреть с точки зрения нравится — не нравится. Её следует смотреть с точки зрения гражданской позиции художника — сочувствую или не сочувствую, понимаю я его или отвергаю».
В. И. Козин относит Вецозолса к исчезающему виду художников, для которых важнее всего содержание, а формотворчество и собственное «я» идут следом. Они, конечно, тоже думают о самоутверждении, стремятся к узнаваемости, но достигают этого не внешними, сугубо формальными средствами, а через своё особое отношение к тому, что изображают в красках.
Вецозолсу ни в малейшей степени не свойственно самолюбование. Он, как некогда Борис Берзиньш, представляется мне художником рембрантовского типа. Прекрасный автопортрет 1953 года, на котором художник предстаёт во всём блеске молодости, создающий образ романтика-гуманиста эпохи «Бури и натиска», повешен у самого пола. Чтобы его рассмотреть, нужно присесть на корточки. И то же самое с профессиональным автопортретом, на котором художник изобразил свою палитру («Palete», 2016). Уже самой развеской работ показано, что для него вторично, что первично. «И меж детей ничтожных мира, Быть может, всех ничтожней он». Возвышает, поёт Вецозолс совсем иное.
Кстати, надо отдать должное кураторам выставки, сделанной с огромным вкусом и пониманием. Белые и чёрные стенды подчёркивают значение этих двух цветов в творчестве мастера и как бы делят его на два периода — белый и чёрный. Их плоскости и объёмы создают некое подобие городской среды с её кварталами, площадями, фасадами, переулками и закоулками. Авторы экспозиции умело ведут зрителя от одной картины к другой, создавая определённое настроение, но уберегая его от впадения в сугубый пессимизм, хотя общее впечатление вполне отвечает названию выставки — «За парадными дверями».
Уже ближе к финалу экспозиции зритель видит три как бы натюрморта, выполненные в смешанной технике — «Белые рамы» (2015), «Тёмные рамы» (2015) и «Костёр» (2016), в котором угадываются те же «тёмные рамы», только преданные огню. Печальный итог. «Молчите, проклятые книги, я вас не писал никогда». Это ли не отрезвление?
Однако Имант Вецозолс не был бы большим художником, если бы не оставил нам толику надежды. На мой взгляд, финальную точку в экспозиции ставят не эти работы, а холст «Стог сена» (2013). Заснеженные дома, а мужик ворошит свежее сено под навесом. Бог даст, перезимуем.
Подписывайтесь на Baltnews в Яндекс.Дзен