В первой части журналистского расследования BaltNews.lv рассказал о том, как советские военнопленные угнали немецкий танк, как пытались прорваться к своим, как приняли неравный бой. Сегодня мы публикуем заключительную часть, главное в которой — имена героев были возвращены из небытия!
Осень 2007 года, Тауренская волость.
Мы дважды ездили в те края в тщетной попытке разыскать место последнего боя советских солдат. И если с местечком Таурене никаких проблем не возникало (оно есть на любой карте), то с Лачу пурвс пришлось попотеть. Дело в том, что, несмотря на то, что все источники точно и недвусмысленно упоминают именно это место, на картах Латвии (даже самых подробных) оно отсутствует напрочь! Более того, когда мы обратились непосредственно в поселковую управу, встретившие нас весьма доброжелательно представители местной администрации так же не смогли прояснить, где же находится это таинственное Медвежье болото. Для них это название явилось полным откровением! К сожалению, Борис Куняев и Яков Мотель уже много лет, как ушли из жизни, и потому обратиться за разъяснением было просто не к кому. Пришлось рассчитывать на везение и удачу.
В окрестностях хутора Пиканяс, упоминавшегося в показаниях шуцмана-карателя, никаких сенных сараев и в помине не было. Сама усадьба была живописна, это бывшая сторожка лесника, возведённая ещё в XIX веке и очень стильно приспособленная к условиям современной комфортной жизни. Надо отдать должное милой хозяйке хутора, которая отнеслась с сочувствием к нашим поискам, но смотрела на нашу команду с нескрываемой иронией, как на группу чудаков, ищущих невесть что. По её словам, местные старожилы рассказывали ей, что за всю войну в этом красивом и глухом месте немцы даже не появлялись. «Один раз заехал какой-то любопытствующий офицер на мотоцикле», — с улыбкой поведала она. Для очистки совести, мы с ребятами несколько часов лазили по непроходимым зарослям вокруг хутора, тем более, что на старых картах какие-то сараи там всё же были обозначены. Увы, всё это было безуспешно… Но я чувствовал, что мы близки к разгадке.
Несколько недель спустя мы вновь приехали в Таурене. Простые, добродушные мужики в управе искренне хотели нам помочь, но, к сожалению, они ничего не слышали об этой истории. К счастью, мэр городка вспомнил о старенькой местной учительнице, которая знала и помнила многое. Говоря о ней, он как будто был смущён. Кажется, что для всех в этой волости, она является непререкаемым авторитетом. Видно, что её, как и в былые школьные годы, здесь по-прежнему побаиваются!
Госпожа Сподра Эдгарде встретила нас корректно и вежливо. Войну она помнила хорошо, была в то время молоденькой девушкой. Правда, мне показалось, что когда речь зашла о русских танкистах, её губы поджались, а взгляд похолодел. Похоже, что сочувствие было на противоположной стороне. Но, всё же общение с ней было редкой удачей. Ведь уважаемая дама не только подтвердила, что история эта ей хорошо известна, но и показала на карте место, где именно всё произошло.
Однако главной нашей удачей стало известие, что жив ещё сын четы Паэглитисов — Улдис. Возможно, последний свидетель тауренской трагедии.
Осень 2007 года, хутор Зеллескалнс.
В паре километров от центра посёлка мы увидели хутор Зелеллескалнс, где проживает Улдис Паэглитис. Нам повезло, хозяин был дома. Пожилой сутулый мужчина, подволакивая ноги, медленно ходил по огороду, что-то подравнивая на грядках. Мы подошли и представились. Было немного не по себе. Передо мной стоял человек, который был очевидцем, он наверняка сможет нам помочь! Волнуясь и сбиваясь, я начал объяснять хозяину хутора, что именно нас интересует. Он слушал, смотря немного в сторону, и лёгкая усмешка играла на его губах. Нет, он ничем не может нам помочь… В его глазах таилась известная крестьянская лукавинка. Этот человек явно знал больше, чем намеревался высказать вслух. Я продолжал убеждать Улдиса, пытаясь понять, чего же он опасается. Ведь он не то, что бы боялся, нет… Явного страха я не ощущал. Но он чего-то ОПАСАЛСЯ. Не знаю, нас ли, осуждения соседей, сурового взгляда госпожи Эдгаре. Показалось также, что он крепко сожалеет о том, что в своё время его родители так необдуманно засветились, показывая заезжим журналистам следы того давнего боя.
В конце концов, моя горячность возымела своё действие. Господин Паэглитис подтвердил, что мы на правильном пути. Он указал рукой направление и даже изобразил прутиком на песке путь, которым следовало идти. Я просил его стать нашим проводником и даже сулил вознаграждение за труды, однако с лукавой усмешкой он махнул рукой и отказался, ссылаясь на свои больные ноги. На прощанье, Улдис заметил, что поиски наши напрасны. Увы, но уже в 1959 году старый сенной сарай был дряхл. За истекшие десятилетия он полностью рассыпался, был разобран, и место то давно заросло густым лесом.
Тем не менее, мы пошли на Лачу пурвс. Его действительно было бесполезно искать на картах, поскольку это одно из тех мест, названия которых известны лишь немногим старожилам. Не будучи занесены на карту, подобные топонимы рано или поздно обречены на забвение. Там растёт много малины и, возможно, что в стародавние времена в тех краях действительно водились медведи. Медвежье болото находится между упоминавшимся ранее хутором Пикани (Пиканяс) и дорогой, ведущей из Таурене в Вецпиебалгу. На старых планах местности можно разглядеть здесь несколько исчезнувших ныне сараев. Один из них и стал в 1944 году местом гибели советских солдат. Чудовищная гримаса судьбы — предательский снег, выпавший 30 апреля, по которому каратели легко нашли их. Эти ребята боролись до конца, десятки километров преодолели они по глухим труднопроходимым лесам. Посмотрите на карте — путь их был прям, как стрела, на восток, к своим! Они имели верный шанс уйти. И не их вина, что сложилось так, как сложилось…
Мы бродили в густых зарослях, с горечью понимая, что никакого сарая нам не отыскать. Просто потому, что уже десятилетия, как его нет. Но нам хотелось проникнуться чувством этого места, понять, ощутить, что несли в себе те простые русские парни, бежавшие из неволи, для которых этот лес шестьдесят лет назад стал местом геройской гибели. Они не струсили, когда не стало удачи, не вышли навстречу преследователям с поднятыми руками вымаливая пощаду. Они погибли как воины, с оружием в руках, и пусть земля им будет пухом…
Зима 2008 года, Рига
В 1959 году журналисты «Советской молодёжи» выяснили многое. Но не узнали они тогда главного: имена танкистов отважного экипажа. Уже в середине 60-х гг. появились сведения, что среди них могли быть военнопленные, известные как «Никола» и «Сашка Цыган». Об этом сообщали оставшиеся в живых узники фашистских концлагерей. Например, в Ригу пришло письмо от бывшего военнопленного Петрищева: «Находясь в плену у фашистов, я содержался в рижском центральном лагере. Поблизости от него на улице Пернавас находился ещё один небольшой лагерь, обнесённый колючей проволокой в несколько рядов. Туда от нас перевели большую группу военнопленных, которые под угрозой смерти должны были ремонтировать военную технику. На одном из танков в апреле 1944 года совершили побег советские патриоты. Это были «Сашка Цыган» из Краснодара, Володя из Вологды и другие. Руководил побегом Никола или Костя (точно не помню имени) — инженер, ранее служивший в наших танковых войсках. «Сашка Цыган», «Никола». «Володя» — это лагерные имена. К сожалению, их подлинных имен не знаю».
Огромную работу по выяснению подробностей побега провел тогда московский журналист Адриан Тихонович Гнедин. Нити его поиска повели в город Иваново. Там он встретил бывших узников рижских концлагерей И.М. Балакина и Ф.В. Белова, благодаря которым удалось многое прояснить.
Рассказ Ивана Михайловича Балакина
— В конце октября 1941 года под Вязьмой мы попали в окружение. Стали пробираться к своим. В стычке с гитлеровцами меня тяжело ранило в левую ногу. Я потерял сознание. Очнулся на следующее утро, когда меня и многих других раненых немцы везли на грузовике в лагерь. Мне пришлось побывать в концлагерях Могилева, Бобруйска, Вильнюса, Елгавы.
В марте 1943 года из елгавского лагеря бежал, но неудачно. Полицейские с помощью овчарок поймали меня. Собаки мне все ноги и руки искусали. Потом гестаповцы били до потери сознания, отливали водой и снова били.
В лагере меня раздели догола, прикрутили веревками к лавке и начали бить палками. Насчитал я 15 ударов и лишился сознания. В темном сыром подвале меня продержали десять суток. Есть не давали. Товарищи изредка просовывали в щель под дверью то картофелину, то корку хлеба. Воды хватало. Она на четверть стояла на бетонированном полу подвала. Выжил всё же…
Через несколько дней маня в числе сорока других военнопленных отправили на работу в портовый лесосклад. Заставляли бревна таскать, а я так ослабел, что и без брёвен с ног валился. Упадёшь — убьют. Многих из наших ребят до смерти забили. Но, как говорится, нет счастья — несчастье помогает. Заболел я гнойным воспалением аппендицита. Попал в рижский госпиталь. А из госпиталя отправили меня в мастерские, где военнопленные под руководством немецких обер-мастеров ремонтировали танки.
Заметил как-то конвоир во рту у меня золотую коронку и, чтобы овладеть ею, выбил прикладом автомата все мои передние зубы.
В мастерских меня заставили перетаскивать с места на место различные детали, мыть их в керосине. И тут били за малейшую провинность. Особенно зверствовал обер-мастер по фамилии Ральф. Много нашего брата погубил этот изверг. Но, правда, и сам поплатился за это. Задушили его ребята. Собаке — собачья смерть! Спас меня от верной погибели военнопленный, носивший лагерное прозвище «Никола».
«Никола» руководил группой электриков, ремонтировавших танки. Однажды, разговорившись с ним, я рассказал, как попал в плен. Вскоре после этого разговора меня перевели в группу электриков как специалиста, хотя на самом деле в электроделе я ничего не соображал. «Никола» хорошо владел немецким языком и пользовался авторитетом у немецких мастеров.
Очень часто видел я «Николу» беседующим с одним военнопленным «Сашкой Цыганом». Я знал «Цыгана», как весёлого, очень жизнерадостного человека. Он никогда не унывал, нередко за работой распевал песни, шутил с товарищами, неизменно повторял: «Терпи, казак, атаманом будешь». Он прекрасно водил танки. Немцы ему доверяли и даже поручали опробовать машины после ремонта.
Все работы по электрооборудованию я выполнял под руководством «Николы». По его совету я окислял контакты, слабо их крепил, перерезал провода, оставляя 2-3 жилки в тех местах, где трудно было проверить. После такой «операции» провода быстро перегорали. Мы также портили аккумуляторы, радиостанции. Короче говоря, «Никола» организовал дело так, что многие «отремонтированные» танки возвращались в мастерские, не доходя до фронта.
За несколько дней до побега «Николы» и его товарищей произошло несчастье: немец, водитель танка, придавил мне ногу гусеницей. Нога распухла, и я в течение недели не мог подняться с нар. «Никола» зашёл ко мне в барак и спросил, могу ли я ходить. Ходить я не мог. Тогда он спросил, запасся ли я сухарями. Я сказал, что у меня есть небольшой запас. Тогда он взял часть сухарей и ушел. На следующий день я узнал о побеге.
В концлагерях большинство из нас скрывало свои настоящие имена. Я, например, числился под фамилией Бондаренко. «Никола» мне как-то сказал, что его настоящая фамилия Щеглов, имя — Николай, что до войны он работал и жил в Иванове. В лагере у «Николы» был друг по прозвищу «Петро». Он жил в одном бараке с «Николой», работал в аккумуляторной мастерской. Он так же, как и «Никола», перед войной работал в Иваново. По профессии «Петро» был учителем. Он говорил, что фамилия его Коротков, а имя — Пётр.
Журналист А.Гнедин обратился по радио к жителям Ивановской области с просьбой помочь разыскать этих людей. Вскоре пришло письмо от Елизаветы Павловны Филипповой. «Спешу сообщить, — писала она, — что к нам заходил товарищ, который в рижском лагере носил кличку «Петро». Фамилия этого товарища — Фёдор Васильевич Белов. Он сообщил, что «Никола» — это лагерное имя моего брата Гурылёва Виталия Павловича, пропавшего без вести в первые дни войны. Со мной в городе Иваново живет мать — Гурылёва Анна Ефимовна».
Когда И.М. Балакин увидел фотоснимки, сохранившиеся в семье Гурылёвых, то сразу же узнал на них «Николу» — Виталия Гурылёва.
Рассказ Фёдора Васильевича Белова.
— С Виталием Гурылёвым я познакомился в конце октября тяжёлого сорок первого года в псковском лагере военнопленных. К моменту нашей встречи он уже успел совершить неудачный побег из неволи, за что был подвергнут жестокому избиению. В дальнейшем моя судьба была тесно связана с судьбою Виталия.
Из псковского лагеря нас вскоре перевели в двинский лагерь. Бараки, в которых размещались пленные, почти до самых крыш были врыты и землю. Полов и потолков не было. Каждый барак был рассчитан на 150 человек, но набивали в них людей значительно больше. Ежедневно десятки людей гибли от голода. Даже существовала специальная команда, которая только тем и занималась, что вывозила трупы за территорию лагеря и сбрасывала их в специально приготовленные рвы.
Однажды, когда военнопленных на поезде повезли на вырубку леса, Гурылёв на ходу выпрыгнул из поезда. Я не мог с ним бежать, потому что болел тифом. Выжил тогда только благодаря заботам русских врачей. После выздоровления я узнал, что, скрываясь в лесах, Гурылёв тяжело заболел, его поймали, избили и вернули в лагерь.
В лагере Гурылёв организовал кружок по изучению немецкого языка, сам руководил занятиями.
Весной 1942 года нас перевели в другой лагерь неподалёку от Риги. Из этого лагеря мы бежали. Много дней скитались в лесах, обходили хутора. Наша надежда встретить партизан или добраться до фронта не осуществилась. В конце концов нас всё же поймали, избили и препроводили в лагерь, где отсидели мы три недели в карцере.
Во время побега мы сменили фамилии. Это для того, чтобы не попасть в лагерь, из которого бежали. Виталий теперь стал Николаем Щегловым, а я — Петром Коротковым.
Вскоре мы оказались в ремонтных мастерских в группе электриков. Виталий занимался электрооборудованием танков, а я работал в аккумуляторной. Мысли о побеге ни на один день не оставляли нас. Однажды Виталий предложил мне такой вариант: у него накопилось несколько наручных часов, которые ему давали в ремонт немцы. Он попросил меня договориться с кем-либо из вольнонаёмных шоферов, чтобы те вывезли нас с территории лагеря. За это мы отдали бы часы. Я пытался выполнить поручение, но шофёры не соглашались.
В мастерских Виталий широко организовал вредительство. Он говорил, что надо делать всё для того, чтобы танки из мастерской выходили, но до фронта не доходили. Мне, в частности, он поручил выводить из строя танковые батареи. С этой целью в кислотные батареи, которые поступали на зарядку, я добавлял щелочь, а в новые — наливал кислоту повышенной концентрации. Много батарей просто разбивал. Делал вид, что не замечал, как вольнонаёмные шофера воруют и вывозят из мастерских аккумуляторы. Много расхищалось также кабеля и проводов. А это тормозило ремонтные работы.
У Виталия был миниатюрный радиоприёмник. Он принимал сводки Совинформбюро и распространял их среди военнопленных.
Незадолго до побега немецкая администрация заметила, что исчезло большое количество аккумуляторов. Была усилена охрана аккумуляторной. Мне не разрешалось из неё выходить в течение всего рабочего дня. Поэтому я никак не мог оказаться на площадке, где стояли отремонтированные машины. Вот почему Виталий не включил меня в свою группу, совершавшую побег…
Итак, сомнений нет: «Никола» — Виталий Павлович Гурылёв — был организатором побега.
В начале 60-х гг. в газету «Советская молодёжь» пришло письмо из Иваново от сестры Виталия — Филипповой-Гурылёвой Елизаветы Павловны.
Вот строки из него: «Наша мама, Анна Ефимовна Гурылёва, так и не узнала всех подробностей гибели сына (всё время мы думали, что Виталий пропал без вести). Она умерла шесть месяцев тому назад…
Брат очень интересовался техникой, особенно увлекался радиоделом. Он всё время что-то мастерил, собирал приёмники. Читал технические книги.
После окончания электротехнического техникума Виталий с 1935 по 1938 г. служил в рядах Красной Армии. В 1941 году Виталий заочно окончил вуз и стал работать старшим лаборантом Ивановского текстильного института. К тому времени он в совершенстве овладел немецким языком.
Началась война. Старший лейтенант Гурылёв стал начальником боепитания батальона. От Виталия мы успели получить только одно письмо, в котором он сообщил, что находится в районе Пскова.
Летом 1956 года к нам пришёл Фёдор Васильевич Белов, который с братом находился в одном лагере с 1941 по 1944 гг. От него мы узнали о побеге Виталия и его друзей».
В этой героической и трагической истории еще есть вопросы. Так, по одной из версий, угнанный танк был советским трофейным Т-34, а не «Тигром», неизвестны имена всех героев. А главное, нет на месте подвига — ни в Риге, ни близ Инчукалнса — ни мемориальной доски, ни другого знака, увековечивающего совершенный подвиг. Настанет ли это время? Наш долг перед героями не оплачен.
Рассказывая эту историю, я думаю о равнодушных потомках героических победителей в Великой Отечественной войне. Как объяснить тем, для кого «бабло» является главным мерилом жизненного успеха, что есть иные, высшие ценности? И человек лишь тогда заслуживает права считаться ЧЕЛОВЕКОМ, когда готов он до конца, свято и самоотверженно исполнить долг? Свой солдатский долг наши парни выполнили честно. Вечная им память!
Подписывайтесь на Baltnews в Яндекс.Дзен