Январь 1991 года вошел в историю Латвии как месяц баррикад и манифестаций, который осложнялся затянувшимся периодом двоевластия.

Дело в том, что после принятия Декларации Верховного Совета о восстановлении независимости правительство республики начало формировать новые структуры власти. Параллельно этому продолжали работать и учреждения СССР.

Когда появилась первая информация о столкновениях в соседнем Вильнюсе, сторонники независимости Латвии по призыву Народного фронта начали строить баррикады рядом с административными зданиями и стратегическими объектами.

Как это воспринималось тогда и воспринимается сейчас, верили ли участники рижских событий в скорый распад Советского Союза, что думают об этом сейчас – в материале Baltnews.

Председатель Народного фронта Дайнис Иванс:

"Это уже было время, когда мы не считали себя Советским Союзом, потому что Съезд народных депутатов СССР в 1989 году в больших спорах, но все-таки принял это роковое решение – оккупация балтийских стран, то есть пакт Сталина и Гитлера (Договор о ненападении 1939 года – прим. Baltnews), был незаконным и, соответственно, не действителен.

В нашем миролюбивом сопротивлении Советскому Союзу мы этот аргумент использовали. Даже в разговорах с [Михаилом] Горбачевым, который был президентом СССР, мы говорили: "Мы не можем говорить в ваших терминах о "выходе" из Советского Союза, потому что мы никогда не вступали". И это признал уже Съезд народных депутатов СССР.

Когда мы провозгласили независимость и объявили, что начинаем переговоры с Советским Союзом о выходе и стремлении возвратиться в Европу, тогда, конечно, началось и противостояние со стороны Москвы, Кремля. Ситуация уже была накалена в конце 1990-го года. Мы уже знали, что что-то произойдет. Наши депутаты, которые были в Верховном совете СССР, сообщали, что есть план переворота, план введения чрезвычайной ситуации, и мы просто решали, что делать. Был разработан план, как поступать в час Х, который пришел в январе 1991 года.

Сначала все началось в Литве, когда советские военнослужащие убили четырнадцать человек, которые отстаивали телевизионную башню в Вильнюсе (российская сторона настаивает, что из-за действий советских военнослужащих не погиб ни один человек – прим. Baltnews). О том, что в Вильнюсе появились советские танки и ознаменовали возвращение властей, я узнал где-то в полночь. Я был заместителем председателя Верховного Совета Латвии. И тогда уже мы думали, что делать.

Я позвонил в бюро [Бориса] Ельцина – он тогда был председателем Верховного Совета РФ, чтобы информировать его. Я знаю, что его достигло известие о том, что в Вильнюсе стрельба. Латвийское радио уже без каких-то распоряжений переняло функции литовского радио и освещало события в Вильнюсе, потому что там советские десантники перекрыли литовское радиовещание.

Тогда я решил, что мы (Народный фронт – прим. Baltnews) должны ночью собраться, и поехал в здание нашего Верховного Совета. Где-то в половину пятого утра я шел на латвийское радио, но тоже без какого-то решения Верховного Совета, потому что все депутаты еще не прибыли.

Вошел в радиостудию, где было несколько журналистов, и тогда я почти единолично призвал людей выйти на улицы и отстоять завоевания демократии, свободы, которые мы достигли с восстановлением независимости.

Я говорил где-то полчаса и на латышском, и на русском языках. Я знаю, что какие-то провинциальные радиостудии транслировали эту речь потом в записях.

Интересно было то, что, когда я вышел с этого выступления, я увидел, что пустая Домская площадь наполняется людьми, что они уже все ждали и поняли, что никто не должен оставаться в стороне. Уже через пару часов народ начал воздвигать баррикады для охраны Риги.

Я думаю, что это было решающим моментом, потому что те, кто хотел напасть на нас, были загнаны в свой заповедник, в свою специальную базу. Народ с тяжелой техникой, со всех провинциальных городов, с окружностей Риги успел занять все мосты и окружить здания Верховного Совета Латвии, правительства Латвии, телевидения и радио. Это сотворилось практически за несколько часов.

В 19 часов я уже выступил на латвийском телевидении и сказал то же самое, что и на радио: мы должны отстоять, мы должны выйти, мы должны не бояться.

Когда я вышел из телестудии, я увидел, что со стороны Курземе идет в сторону Риги серая колонна тяжелой техники, и я думаю – все. Даже сейчас мне хочется немного плакать, [вспоминая], когда я понял, что это не советские танки, а тяжелая техника из районов Латвии, ближайших городов.

Тогда был страх, что люди без нравственности, бандиты могут предать людей. Наши противники были такими. Но эта наша мобилизованность была так внезапна и так, может быть, сильна, что даже после баррикад уже тогдашний командир войсков балтийского военного округа Федор Кузьмин не стал выводить армию из казарм, хотя это было запланировано.

Когда секретарь Компартии Альфред Рубикс грозно кричал, почему армия не вышла, генерал-майор Кузьмин говорил: "Мы же не могли, потому что там было восемь дивизий живой силы". Он говорил в военной терминологии о тех людях, которые стояли на баррикадах, но это были безоружные люди. Такие смелые люди, люди большой нравственной силы действительно совладают с силой советской военной машины".

Первый секретарь ЦК Компартии Латвии Альфред Рубикс:

"Как я тогда эти события видел, чувствовал и понимал, так вижу это и сегодня. 1991 год начался с того, что были баррикады, мы проводили митинги. Создали Комитет общественного спасения в защиту граждан и Конституции СССР и Латвийской ССР. Все было по закону. Я встречался с [Михаилом] Горбачевым по этим вопросам, он обещал всяческую поддержку, слово свое не выполнил. Я видел и понимал, куда эти события ведут.

Потом уже, когда 4 мая приняли Декларацию о выходе из Союза, я 5 мая позвонил Горбачеву в День советской печати. Я сказал, что произошло. Он только переспросил: "Что, и [Анатолий] Горбунов проголосовал?". А Горбунов был председателем президиума Верховного Совета Латвии. Я говорю: "Да". Первый раз я услышал, как Горбачев применил мат, оценивая поведение этого деятеля.

Договорились, что я встречусь с Горбачевым в Москве. Я приехал, встречался. По-моему, именно в этот раз присутствовал [Александр] Яковлев, секретарь ЦК, тоже изменник Родины. Ничего, когда-нибудь время [наступит] – история воздаст им свое. Я все доложил. Он [Горбачев] говорит: "Хорошо, я издам Указ, что это решение не действует с момента его принятия". Больше он ничего тогда не пообещал.

Я вернулся с этим домой, сказал членам Бюро, но они усомнились не меньше меня, что ничего этот указ не даст. Указ действительно вышел, но последствий не было. Это только слова, не было никаких действий как президента страны огромной, сильной, за сохранение которой на референдуме большинством голосов выступил народ… То, что надо было что-то менять [в стране], и я был за это, и голосовал за некоторые изменения.

Да, я был за то, чтобы так дальше развиваться, как вел Горбачев страну под своим руководством… Я к тому времени уже участвовал в нескольких заседаниях Политбюро. Ему [Горбачеву] ничего не стоило [сделать так]: вечером мы принимаем решение, расходимся, на следующий день заседания продолжаются. Он [Горбачев] начинает: "Знаете, товарищи, мы с вами вчера приняли решение, но я очень переживал, вечером собрал помощников, Раиса Михайловна тоже участвовала, и мы пришли к выводу, что это не годится, надо по-другому".

Ну, если так руководить страной, находясь под пяткой у жены, под каблуком, то неудивительно, что так все произошло, что такой пьяница Ельцин мог… Он Союз разваливал. Кто его уполномочивал приезжать в Таллин и в лесу где-то подписывать соглашения о том, что Россия в его лице признает независимость балтийских республик? Если так попустительствовать, то неудивительно, что потом была Беловежская пуща, где вообще пьяные мужики сами не поняли, что подписали. <…>

Никакой стрельбы тут [в январе 1991 года в Риге] не было. То, что там была стрельба 20-го или 22-го января около Министерства внутренних дел, понятия не имел. Мы сидели с начальником Комитета госбезопасности, смотрели фильм. В нем было не нападение, а взятие под защиту Дома печати советского.

Вот, говорят, что это Рубикс устроил. Ничего Рубикс не устраивал. Там была телеграмма ОМОНу, и все. При чем тут Рубикс? Да, я встречался с [руководителем рижского ОМОНа с октября 1990 по август 1991 года Чеславом] Млынником. Обсуждали вопросы. Мы оказывали им транспортные услуги. Такие связи были. Но, чтобы они выполняли мои приказы? <…>

Надо было что-то делать. Армию я не создавал, никакие вооруженные силы не создавал, потому что для этого есть Союз, есть Армия. Только здесь в Латвии стояло 70 тысяч военнослужащих, не считая моряков. Их задача. Я давал присягу, когда служил в армии, и все давали присягу, в том числе и президент. Президент дважды давал присягу.

Потом уже, когда все кончилось, я вышел из тюрьмы, был в Москве, встречался с моряками и военными, их книги с дарственными надписями "Мы с вами до последнего" у меня полная полка. А где ж вы были тогда? Вы ни один ствол не повернули. Вы повернули стволы, когда надо было отстреливать собственно избранный народом Верховный Совет в Москве. В тот день они мне ничего не ответили. Их было человек двенадцать, ко мне очень хорошо относились, с уважением, но не в этом дело.

Они мне потом сказали: "Альфред Петрович, ну мы ведь воспитаны так – слушать вождя. А мы, тем более, люди в погонах. Мы не могли сопротивляться". Я действовал строго в рамках закона. И потом [мое] наказание – восемь лет с конфискацией имущества. Вышка должна быть за такое, если я предатель Родины. Но не тяну я на это. <…>

Я [в январе 1991 года] думал так, что может что-то пошатнуться в идеологии, но что Союз разрушится и что президент ничего не сделает, чтобы Союз не разрушился, так я не думал. Такая сила была. Такая действительно дружба народов. Сейчас уже не признают: "Не было". Ага, не было. У вас сейчас у самих нет".

Министр иностранных дел Латвии 1990–1992 гг. Янис Юрканс:

"Я все помню очень хорошо, потому что я, как говорят, был активным участником всего этого процесса. Какие были настроения? Тогда было время, как, может быть, и сейчас – время серьезных перемен. Оно чувствовалось не только в Прибалтике, оно чувствовалось еще и в Германии. Эти процессы, эти народные фронты, как грибы росли. Ничего не уменьшало тот порыв, энтузиазм и надежду на то, что мы начнем лучше жить.

Это время было красиво тем, что Латвия была очень едина. Тогда не делили русских и латышей, русскоговорящих и владеющих латышским языком и так далее. Народ был един. На баррикадах тогда были все – люди разных национальностей. Никто не спрашивал, гражданин или негражданин? Народный фронт обещал всем жителям Латвии одинаковые права.

Если кто-то бы сказал, что наступят времена, когда начнут разделять людей на граждан или неграждан, когда начнут закрывать русские школы и ущемлять использование русского языка, это была бы совершенно другая [история]. Не знаю, каковы были бы наши отношения с Россией.

[Тогда] Россия в лице [на тот момент председателя Верховного Совета РСФСР Бориса] Ельцина поверила, что мы хотим дружественные и хорошие отношения, что мы строим демократию включения (имеется в виду инклюзивная демократия – прим. Baltnews) – все будут участвовать, все будут равноправны. И Ельцин нас очень поддерживал. 12 января он приехал в Таллин с призывом к советским солдатам не применять оружие против балтийцев. В феврале на Красной площади была очень большая демонстрация в поддержку балтийских стран.

Все это вдохновляло, и мы понимали, что именно поддержка России очень способствует этому позитивному настрою и надежде, что все это получится. И получилось. И у нас с Россией был медовый месяц – года два, может быть.

Потом мы начали отходить от всего этого и начали разрушительный процесс, который сейчас нас привел к разбитому корыту".

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.