У президента Латвии – одна, но пламенная страсть длиной во всю каденцию. Каждые две-три недели выступать с очередной антирусской инициативой. Одна горячее другой. То выскажется против разрешения частным вузам преподавать на русском. То призывает не обижать соискателей должностей в частных компаниях и не требовать от них знания русского языка. Это на президентском языке называется "искоренением бессмысленных требований знания иностранных языков на рынке труда". То и вовсе скажет, что Вторая мировая война "была для Латвии чужой".

Хотя сам-то, сам-то… Если бы не русский язык, то вряд ли Эгил Ионович Левит, занесенный шальными ветрами в Федеративную Республику Германия, оказался бы востребованным на рынке труда. Правда, рынок этот узко специфический. Но это не меняет суть дела. Впрочем, обо всем по порядку.

О лжи поверхностной и глубинной. Вышла книга Лато Лапсы о президенте Латвии Эгилсе Левитсе >>>

Его университеты

Широко известно, что семья будущего президента Латвии в 1972 году получила долгожданную израильскую визу. Тогда у Израиля (как, впрочем, и всегда) сложно складывались отношения с арабскими соседями. Поэтому в Землю Обетованную переселялись только евреи-патриоты, готовые искренне служить идее собственного государства, вопрос выживания которого всецело зависел от его армейских мощностей. Но Левитсы решили иначе. У матери Эгила Ингеборги Барги жили родственники в Германии. Там почтенное семейство и остановилось.

Оба родителя Эгила – папа Иона Моисеевич, бывший госкомиссар правительства Советской Латвии, и Ингеборга, акушерка – владели немецким языком. А Левитс-младший им до поры до времени не владел. Первой страстью Эгила тем не менее была химия, которую он весьма успешно освоил во 2-й Рижской средней школе.

Поступив в Мюнстерскую гимназию, молодой человек продолжил грызть гранит естественных наук, однако вскоре отказался от этой идеи. Со временем он открыл для себя богатую библиотеку в доме родственников, которая была полна эмигрантской литературой. Вскоре он понял – будущее в юриспруденции и политологии.

Учитель Лебер – верный абверовец

В середине 1970-х состоялось знакомство перспективного юноши с двумя маститыми докторами наук, которое в корне изменило его судьбу. Один из них – Дитрих Андрей Лебер. Выходец из рижской семьи балтийско-немецкой интеллигенции, он стал вполне осознанным нацистом. В 1939 году репатриировался в Третий Рейх на земли оккупированной Польши. Там окончил курс гимназии Фридриха-Вильгельма в Познани, после чего связал свою жизнь с абвером.

Как особо ценный сотрудник, он шел по советской линии. И все четыре года – с 1941 по 1945 – служил в сверхсекретном диверсионно-подрывном формировании "Бранденбург-800", которое специализировалось на самых грязных провокациях против СССР. Диверсанты переодевались в формы красноармейцев, инфильтровались в города, совершали вылазки против инфраструктуры, совершали убийства гражданского населения. По всем статьям – военные преступники.

Однако есть примечательный момент: в отличие от СС, СД и Гестапо, Абвер так и не был признан преступной организацией, хотя его активисты сыграли колоссальную роль в подготовке военной агрессии против Советского Союза.

Получается, на нет и суда нет. Дитрих Андрей Лебер, будущий учитель Эгилса Левитса, отделался более чем легко. Его вообще никто не призывал к ответственности за смутные делишки в составе "Бранденбурга-800". Вряд ли интеллигент с классическим образованием принимал непосредственное участие в спецзаданиях, однако был еще и административно-организационный отдел бранденбуржской группы. И в нем он, по всей видимости, был задействован. Но мы знаем, что подписи серых гитлеровских чиновников приводят к самым драматическим последствиям.

После войны Лебер пошел в студенты. Сначала – в Марбург, потом – в Гаагу, а потом – в Колумбийский университет. В последнем с 1946 года – с года начала Холодной войны – открылся академический центр по исследованию СССР. Первое его название – Russian institute (с англ. Русский институт). Самыми одиозными его выпускниками были такие воинствующие русофобы, как Збигнев Бжезинский и Мадлен Олбрайт. И заодно – абверовец Лебер.

Под мирной, казалось бы, вывеской "советология" происходила теоретическая разработка методов, инструментов и механизмов развала Советского Союза, а для этого нужны были опытные организаторы и педантичные исполнители.

Желательно с опытом работы в гитлеровских структурах. Дитрих Андрей Лебер идеально подходил под эту категорию.

Под шумок для дестабилизации соцлагеря была создана система СМИ, в числе которых – "Право Восточной Европы". Лебер стал его главным редактором. Потом в 1966 году он сравнил брачное право в Советском Союзе и Германии, защитив докторскую диссертацию. А потом получил ключевую должность в Кильском университете, который стал полигоном антисоветских концепций.

Учитель Мейснер – отец "советской оккупации"

В Киле подвизался еще один закоренелый русофоб в профессорской мантии. Уроженец Пскова Борис Артурович Мейснер, основавший Институт права, политики и общества социалистических государств, который превратился в один из экспертных центров советологии, а на самом деле – лабораторию для русофобских опытов в контексте противостояния двух систем. Мейснер происходил из эстляндского дворянского рода. Его первая альма-матер – Дерптский университет. В межвоенное время убежденными нацистами в Прибалтике становились активисты студенческих корпораций.

Не стал исключением и Борис Артурович. Он вступил в сообщество Corps Neobaltia и, демонстрируя завидное рвение, выбился в люди. К 1939 году, году репатриации балтийских немцев, он был крайсальтляйтером, то есть координатором региональной ячейки НСДАП. А потом – переезд семьи в захваченную Гитлером Польшу и призыв в вермахт. Служил сын судьи в группе армий "Север", которая воевала на северном участке Восточного фронта.

Проще говоря, принимала участие в захвате Советской Прибалтики и блокаде Ленинграда. Впрочем, и здесь все взятки гладки. Как и абвер, вермахт тоже не был признан преступной организацией. Так обоим учителям будущего президента Латвии де-юре удалось выйти чистыми из мутной трясины гитлеризма.

После войны, параллельно с Нюренбергским процессом, Борис Мейснер занялся политологией в Гамбургском университете. Не успели высохнуть чернила с приговора нацистским военным преступникам, как бывший вермахтовец возглавил университетский отдел восточноевропейского права.

Все это происходило на фоне набиравшей обороты Холодной войны.

Получается, что неосужденные нацисты тогда уже знали, что будут мстить советскому строю за свой унизительный разгром. И не строили иллюзий относительно того, кто будет им помогать в этом деле.

Еще до того, как Мейснер, Лебер и Левитс свели знакомство, первый из них поступил на дипломатическую службу. И стал одним из ближайших советников Конрада Аденауэра по советскому направлению. Он сопровождал канцлера ФРГ в его визите в Москву в сентябре 1955 года и на международных конференциях. Тогда реваншистски настроенное руководство Западной Германии "продавило" Никиту Сергеевича Хрущева на предмет положительного решения судьбы немецких военнопленных. А объявленная генсеком амнистия бандеровским военным преступникам и прибалтийским карателям и вовсе стала роскошным подарком "нашим западным партнерам".

После триумфального приезда Аденауэра в СССР Борис Мейснер оказывается в посольстве ФРГ в Москве. Это как минимум странно – представляется, что руководство СССР могло выразить протест против того, чтобы в западногерманской дипмиссии работал боец вермахта и закоренелый антисоветчик. Однако этого не произошло. Более того – господин Мейснер вскоре возглавил исследовательский отдел так называемого Ostabteilung (Восточного департамента) МИД ФРГ.

Нацист и дипработник в столице Советского Союза. Вряд ли этому приходится удивляться.

Западная Германия уже в 1951 году демонстративно отказалась поднимать вопрос о юридическом преследовании нацистов, провозгласив политику "с чистого листа".

Нацистам давалась возможность занимать ключевые должности в военных, административных и дипломатических структурах. Так что среди посольских работников ФРГ, засланных в Советский Союз, нацистом был далеко не один только Мейснер. Другое дело, что советская сторона отказывалась педалировать эти тонкие вопросы.

Наконец, в 1954 году Борис Мейснер опубликовал диссертацию "Советская интервенция в Прибалтике и международно-правовая проблема балтийского вопроса" (Die sowjetische Intervention im Baltikum und die völkerrechtliche Problematik der baltischen Frage), в которой впервые в научной традиции был представлен миф о советской оккупации республик Прибалтики. Это стало одной из бомб замедленного действия, которая была заложена под балтийский фасад советского государства.

О лжи поверхностной и глубинной. Вышла книга о президенте Латвии

След Мейснера

Утверждение о том, что присоединение Латвии, Литвы и Эстонии к СССР летом 1940 года не соответствовало международному праву, а значит, было незаконным (читай – преступным), вошло в политический дискурс Запада с легкой руки Бориса Мейснера. Впоследствии идеологема оккупации легла в основу движения за национальную независимость республик Прибалтики, став одним из идолов латвийской государственности, верить в непогрешимость которого предписывается слепо и безоговорочно. Иначе – до пяти лет лишения свободы…

Между прочим, впервые "день советской оккупации" был "отпразднован" именно в годы нацистской оккупации.

В мае 1942 года рожденная в кулуарах гестапо комиссия "по расследованию зверств большевизма" под председательством главного прокурора Рижского окружного суда Отто Зутиса состряпала издание под названием "Страшный год" (Baigais gads). В нем были обнародованы фиктивные акты о жестоких расправах большевиков над мирным населением. В качестве доказательства были представлены тела "узников Центральной тюрьмы", заранее изуродованные командой фальсификаторов в составе сорока человек.

Этот подлог стал первым в истории обоснованием "преступлений против мира и человечности", якобы совершенных Советским Союзом против Латвии. Так гестаповская подделка стала краеугольным камнем будущей концепции "оккупации".

Русский язык в жизни Левитса

Но мы, право дело, отвлеклись. Вернемся к нашему президенту. В 1970-е годы профессора-советологи кафедры восточноевропейского права, политики и социальных исследований Кильского университета Дитрих Андрей Лебер и Борис Мейснер поняли, что отчаянно нуждаются в молодых специалистах, которые хорошо владеют русским языком. В фокусе их внимания оказался совсем молоденький Эгил Левит, активист националистической студенческой корпорации Fraternitas Lataviensis, поддерживающий тесные отношения с одним из виднейших антисемитских пропагандистов Адольфом Шилде.

Русский язык Левитса сыграл важную роль в его дальнейшей карьере. Он стал личным секретарем-референтом Лебера. В его задачи входило переводить с русского на немецкий всю советскую политическую публицистику, поступавшую по самым разным каналам. Судя по всему, со своей работой он справлялся блестяще.

За что же теперь Эгил Ионович Левит, в жизни которого русский язык сыграл не последнюю роль, так против него ополчился? Не потому ли, что не хочется муссировать сомнительное прошлое? Увы, в наше время скрыть ничего не удается. А историческая практика показывает, что русскоязычные русофобы чаще всего являются самым опасным оружием в руках противника. И сегодняшний день не является исключением.

Мнение автора может не совпадать с позицией редакции.