Елена Павлова – известный рижский экскурсовод, филолог и переводчица с испанского на русский. Детство ее прошло в Латвии и в Белоруссии. Испанский язык она в совершенстве освоила в Белорусском государственном университете. Мы с ней знакомы довольно давно, но о том, что обе ее бабушки и оба дедушки воевали в Великую Отечественную войну, я (автор Александр Филей – прим. Baltnews) узнал только месяц назад. В преддверии Дня Победы мы поговорили с Леной о ее замечательных предках, внесших вклад в спасение Родины от нацизма.

– Лена, однажды ты обмолвилась, что у твоей бабушки и твоего дедушки разные судьбы. Белорусская бабушка, родившаяся в Польше, при панах едва закончила начальную школу, а дедушка, родившийся в СССР, получил достойное образование и стал летчиком…

– Все правильно. Мой дедушка, Павлов Виктор Иванович, родился в бедной крестьянской семье на территории Советской России, в Смоленской области. А бабушка, Манько Валентина Антоновна, родилась в белорусской зажиточной семье на территории Польши. Там, где шляхта, бабушке больше четырех классов не дали закончить. Больше четырех классов белорусам вообще не полагалось. Так и вышло – один год рождения, 1922, но две разные судьбы. Зато мой дедушка потом поступил в авиационный клуб, закончил десятилетку и во время войны был штурмовиком.

– Сразу пошел на фронт?

– После окончания Оренбургского летного училища он в 1941 году мог бы воевать, но их долго не выпускали. Он пишет письмо с просьбой отправить его летчиком-добровольцем на фронт. Ему отказывают. Потом он хочет идти добровольцем на лыжный фронт в 1942 году. Снова отказ. В 1943 году опять пишет. И в третий раз отказывают. Он говорил: самое страшное – это когда пишешь, а тебе постоянно отказывают. Только в 1944 году, когда ему было двадцать два года, его отправили на фронт. Вообще, из всего дедушкиного курса, из сорока человек, в живых осталось полтора летчика. Это мой дед, Павлов Виктор Иванович, и второй, без ног, тоже Павлов, только не уже вспомнить ни имени, ни отчества. И это, знаешь, очень впечатляет, когда из молодых людей, красавцев, остается только полтора человека…

– Он воевал на территории Латвии?

– Да, он сражался в направлении Курляндского котла. Рассказывал, что бои были тяжелыми. И однажды сказал такую вещь – на той войне единственный храбрый солдат – это немецкий солдат и венгерский солдат. А штурмовики всегда очень низко летали. И румыны, например, и все остальные сразу обделывались. Еще он говорил о том, что каждый раз убивали пулеметчика. Ты летишь – а твой напарник уже подстреленный, мертвый. В первую очередь противник целился в пулеметчиков. У дедушки было много наград, но, к сожалению, не всегда информацию удавалось записать, поэтому ищу на интернет-ресурсах до сих пор, слежу за архивными данными.

– Где родилась твоя бабушка?

– Бабушка родилась в маленькой деревне Осовляны, Гродненская область, недалеко от города Мосты. Там самый большой в Белоруссии пешеходный подвесной мост, через реку Неман. Кстати, ее родители сами пришли из Сибири, а моя прабабушка видела лично самого Ленина на субботнике в Симбирске.

И когда пошла эта перестройка, а я в порыве угарной молодости начала говорить: Сталин, мол, такой-растакой, моя бабушка однажды по-крестьянски на меня цыкнула и сказала, чтобы я закрыла рот и никогда о Сталине не говорила ничего плохого.

У нее всю жизнь в ее доме находилась фотокарточка Сталина в кителе, и даже в советские времена, когда уже и культ личности разоблачили. Она повторяла – паны польские белорусов после Рижского мирного договора всегда держали за быдло.

– Что она вспоминает об известных событиях 1939 года?

– Бабушка все время повторяла – так встречали советских солдат, так радовались, невероятно. Я сама хочу посмотреть документальную кинохронику о том, как встречали красноармейцев в Западной Белоруссии, но ничего не могу найти. Если записи и есть, то, скорее всего, пока в архивах.

– Чем занималась бабушка во время войны?

– Во время войны она была партизанкой, связной, ее пытались угнать на принудительные работы в лагерь в нацистскую Германию. А после войны советское правительство дало ей дом, настоящий, хороший, примерно семьдесят квадратных метров, и землю. У нее было двое детей, и она работала на двух работах. Моя мама и ее сестра ходили в ясельки, учились – и все было бесплатно. Кардинальное отличие от моего дедушки, у которого одна только корова была, но который так сумел при советской власти в тридцатые годы выбиться в люди. Совершенно все по-разному.

– Ты можешь сказать, что это был за рабочий лагерь? Просто мою бабушку угнали в Гюстров, и мне интересно…

– Ты знаешь, она не добралась до Германии. Ей посчастливилось бежать еще в Белоруссии, прямо из состава, потому что за нее заступился мужчина, который был в нее влюблен. Он выдал ее за свою жену. Так что они так и остались партизанить в родных краях.

А еще я тебе скажу, что ее отец, Антон Антонович Манько, мой прадедушка, в Осовлянах прятал у себя двух красноармейцев и кого-то из офицерского состава.

Это было в первые дни войны, и в деревне стояли немцы. А у него была семья и пятеро детей – самой старшей была моя бабушка, ей было шестнадцать. Остальные все мал мала меньше. И он не побоялся и спас людей от верной гибели. Вот это, наверное, и значит долг. Долг чести, совести. После войны у прадедушки была повышенная государственная пенсия, и спасенный им офицер – в семье говорили, что это летчик – лично приезжал и благодарил за подвиг.

– Они потом оказались в Латвии?

– Нет, они остались в Белоруссии. Там и родилась моя мама. А у бабушки всю жизнь была мысль – только чтоб поляки сюда не пришли. Когда началась перестройка, она была очень недовольна тем, что в их округе начали строить католическую церковь. Говорила – снова они приходят.

– Вторая твоя бабушка служила медсестрой?

– Именно. Людмила Петровна Разумова, родилась в 1926 году. Второй Белорусский фронт. Кстати, она происходила из очень богатой семьи. У нее было много украшений, которые достались ей по наследству. Существовала красивая семейная легенда о том, что их род происходил от одного из внебрачных сыновей Разумовского. Во время войны моя бабушка отдала все эти украшения на поддержание Красной армии. Ее отец сначала воевал у белых, а потом перешел к Чапаеву и был у него пулеметчиком, но это не Анка.

– Да, не одной же Анке быть пулеметчицей у Василия Ивановича… А где твоя бабушка получила медицинское образования?

– В Дзержинске, это под Нижним Новгородом. Они переехали, когда ей было три-четыре года. Закончила медучилище, когда ей было пятнадцать лет. И сразу началась война. Весь госпиталь, в котором она работала, отправили на фронт. Это был сорок второй год. Она могла остаться, ведь ей даже не исполнилось шестнадцати лет, но она поехала.

– Помнила ли начало войны?

– Да, очень отчетливо. Когда прозвучали слова Левитана, наступила полнейшая тишина. А потом в магазинах местных разобрали все продовольствие. Правда, кроме консервов с крабами. Они так и остались лежать на полках. Непонятно, почему.

– Как она впервые соприкоснулась с войной?

– Первое знакомство – осенью, в октябре, в тряпичных тапочках, у железнодорожного пункта в Великих Луках. Стояло много составов – и с техникой, и с военными, и с продовольствием. Все вдруг кричат – налет, налет. Целых двенадцать часов бомбили нацисты станцию.

Старшина один их взял к себе, они перебегали с места на место, когда бомбы падали. И эти оторванные руки, эти раненые кони запомнились на всю жизнь.

Очень меня поразило, когда в последние часы бомбежки они забежали в уцелевшее здание, прижались к стеночке – майоры, капитаны, какие-то медсестрички – все крестились и молились: "Боже, помоги".

Хочу сказать, что моя бабушка всегда была очень верующей. И никогда я в детстве не замечала того, чтобы были какие-то гонения на верующих. Мы всегда праздновали Пасху, лепили куличи, отмечали все церковные праздники. И во время войны тем более.

– А перед бомбардировкой?

– Бабушка вспоминала – только они прибыли, только выдался свободный момент, солдаты собрались, взяли аккордеончик, начали искать площадку, чтобы потанцевать. То есть перед самим налетом люди искали развлечений, отдушины.

– На линию фронта попадали?

– Было дело, однажды. Где-то в сорок третьем году, в самый переломный год, попали они прямо чуть ли не под атаку противника. Их сразу погнали обратно. Работы было столько, что такого понятия, как сон, не было. Так, прислонишься к стеночке на пять минут и дальше за работу. Сколько было перевязок. И руки резали, и ноги, и половые органы. Столько было разных вариантов ранений.

– Дальнейший воинский путь твоей бабушки был каким?

– Она участвовала в освобождении Минска, Вильнюса и Кенигсберга, где и закончила войну. Где шел Второй Белорусский фронт, там и она.

– Какие у нее были воспоминания об освобожденном Вильнюсе?

– Она запомнила, что они остановились всем подразделением около церкви Петра и Павла. Наверное, там, где были казармы, там их и дислоцировали.

– А свидетельства о нацистских зверствах?

– Да, она говорила про то, что к ним прибилась одна женщина. Бабушка рассказывала, что не верилось, что женщина могла так сделать, но, наверное, могла. Она была еврейкой. Когда нацисты заходили в дома и выгоняли всех евреев, она бежала задними дворами и оставила своих детей. Сама эта женщина, оказавшись в батальоне в их госпитале, постоянно плакала, сокрушаясь, как она тогда могла их оставить. Печальная история.

– Кому в Литве после освобождения надо было оказывать медицинскую помощь?

– Бабушка должна была ходить по близлежащим хуторам и делать прививку, кажется, от холеры. Она была одна, ее отправили одну. Ей шел только семнадцатый год, совсем молодая девочка. Она рассказывала – идешь на хутор, а они в окошко так не по-доброму на тебя смотрят. И было страшно. Она стучалась, дверь открывали. И встречали ее иногда очень настороженно. Явно не хлебом-солью. Так что настроения были очень разные тогда, в сорок четвертом году.

– Чем она занималась в Кенигсберге?

– Там она делала перевязку нацистскому военному губернатору. Его привезли советские офицеры на мотоциклетной коляске, раненого. Это было в марте-апреле 1945 года. И дали бабушке, которая была на дежурстве в госпитале, задание перевязать его. А она испугалась и кричит – мол, как я с ним одна останусь, я боюсь. И тут губернатор обращается к ней по-русски – не бойся, я тебя не трону. Во время перевязки он сказал ей такую фразу – вы, дескать, Кенигсберг возьмете, но мы его так затопим, что вы никогда не сможете его восстановить. Он был какой-то важной персоной (с большой долей вероятности имеется в виду Отто Лаш – прим. автора) и сказал, что во время Первой мировой войны был на русском фронте, оттуда и знал русский.

– Тяжелые были бои за Кенигсберг?

– Про бои ничего не говорила, но рассказывала про беженцев. Говорит, было жалко. Шли люди с корзиночками, чемоданчиками, аккуратно одетые детки.

– Наш человек всегда сердобольный и милосердный…

– Вот по поводу сердобольности расскажу одну историю с ее слов. В госпитале бабушки была палатка для раненых немцев. Советские врачи заносили туда лекарства, а немецкий фельдшер лечил своих раненых. И бабушка рассказывала, что немцам всегда давали белый хлеб, а своим красноармейцам – черным. И наши всегда жаловались – как так, этим фрицам и белый хлеб? А дело было в том, что немцы не привыкли к черному хлебу. И наши шли навстречу.

– Как они оказались в Латвии?

– В сорок пятом победном году Людмила Петровна и Виктор Иванович поженились. И дедушка как военный летчик был определен в составе подразделения в Елгаву в 1947 году. Заселили их в какую-то школу. Вся Елгава была разбомблена, жестокие были разрушения. Весь офицерский состав и их жен поселили в здание старой школы. Я так понимаю, это была известная Академия Петра Бирона. Было дано объявление о том, чтобы население сдало квартиры и комнаты офицерскому составу. И была такая ситуация, что кто-то откликнулся, а кто-то нет. Вот бабушка и думает, что все было далеко не так однозначно. Вспоминали, что жили и спали вповалку, друг на друге.

– Хорошо в целом относились?

– Да, были латыши, с которыми завязались тесные дружеские отношения. Обменивались какими-то вещами, одеждой. Кстати, моя бабушка рожала моего отца там же, в Елгаве, в 1947 году, и попался ей доктор-латыш, который вообще с ней не разговаривал. Не проронил ни слова за все время.

– А в Ригу ездили после войны?

– Ездили, на блошиный рынок. Там всего хватало. И шубы, и добротные вещи. Я вот иногда думаю, откуда там могли взяться эти шубы и прихожу к выводу, что это было добро, захваченное у еврейского населения в годы Холокоста. Латыши торговали всем этим, скорее всего, это результат мародерства.

– Как твои бабушка с дедушкой жили после войны? Дедушка в летном полку, а бабушка всегда при нем? Или что-то изменилось?

– Нет, как ты сказал, так и было. Бабушка была всю жизнь школьной медсестрой, работала честно. И дед служил Родине верой и правдой.

– Ты много общаешься с иностранцами по работе. Скажи, как они относятся к нам, к Великой Отечественной войне?

– Ты знаешь, я регулярно участвую в дискуссиях на испаноязычной страничке La Segunda Guerra Mundial. И там латиноамериканские молокососы ставят нам в упрек – мол, мы грабили немецкое население. Они не понимают того, что после войны на русскую деревню в среднем оставались одна корова и два коня. И когда угнанные на каторжные работы в нацистскую Германию забирали оттуда все, что можно было, потому что на Родине их ждала выжженная земля, то я думаю – мы имели на это полное моральное право.

Следственный комитет поборется с искажением истории

– Вот насчет "грабили немецкое население"… Я на практике знаю, что обвинение в этом – самое мерзкое и отвратительное, что может услышать советский ветеран Великой Отечественной войны. Один мой знакомый ветеран рассказывал, что уже в Германии он просто на секунду заглянул в один бюргерский дом и сразу вышел, а те, кто задержались на более долгий срок, сразу попали на допрос к следователю. Так что это грязный миф, который усиленно пропагандируется нашими противниками сегодня. Все началось с псевдоисторика Резуна, который начал писать книги о том, что советские солдаты якобы ограбили несчастных немцев, хотя мало кто на Западе находит в себе силы признаться, что, например, американские "освободители" по-настоящему разграбили пол-Италии и пол-Франции. И вообще творили уму непостижимые вещи против гражданского населения.

– Я тебе больше скажу. Мой дедушка был в Берлине после войны. И, хотя был женат, он ходил к одной фройляйн. И ходил к ней всегда с шоколадом и едой. Изнасилованием там и не пахло.

– В том-то и дело, что многие скрывают о том, что за изнасилование в советской армии в 1945 году приговаривали к расстрелу без особых церемоний.

– А вот когда я пишу об этом, они, латиноамериканцы, мне не верят.

У вас Сталин все время монстр, а ведь именно он навел показательный порядок в рядах Красной армии, которая отличалась особо щадящим отношением к местному населению поверженной Германии.

А между тем в захваченной нацистами Белоруссии, откуда мои бабушка и дедушка, деревни сжигались по схожему сценарию. Находили повод – помощь партизанам. Готовилась карательная операция. Все население бежало на болото. А следом семенил староста, который им кричал – мол, не бойтесь, возвращайтесь, господин офицер ничего вам не сделает. И тех, кто верил и возвращался, никто больше не видел.

– Все твои "западные партнеры" настолько убеждены в своей правоте?

– По-разному. Некоторые, более умные, меня поддерживают. Ты знаешь, есть люди вменяемые, до некоторых даже проще достучаться, чем до наших.

– А говорил тебе кто-то из бабушек и дедушек о том, что было самым страшным на войне и самым, если можно так выразиться, хорошим?

– Самое страшное – это, конечно, неимоверный садизм нацистских оккупантов. Дядю моего дедушки из Смоленской области, партизана, схватили и требовали, чтобы он признался, где находится партизанский отряд. Он не сказал. Его по частям сожгли в печке на глазах у всей семьи.

А самое хорошее – это, конечно, перловка с мясом. Бабушка-медсестра рассказывала – самую вкусную и замечательную перловку делали армейские повара. А вот про продовольствие, поставляемое по ленд-лизу… Я знаю, что в Интернете есть много положительных отзывов, но бабушка говорила – это невозможно было есть.

– Ну что же, будем политкорректно считать, что им просто досталась неправильная порция… Ты мне много рассказала о подвигах своих бабушек и дедушек.

– А у кого из нас их нет таких бабушек и дедушек? Это история каждой семьи. Это нас и объединяет.