После пандемии коронавируса политический мир столкнулся с новыми проблемами. Отношения США и КНР обостряются все сильнее, ведь обе страны претендуют на роль глобального гегемона. Россия, повернувшись к Китаю, пытается стать конкурентоспособнее. Евросоюз, страны которого, вопреки прогнозам скептиков, справлялись с предыдущими кризисами, на этот раз принял новые вызовы.
Об этих и других противоречиях текущей международной ситуации в интервью Baltnews рассказал заместитель главного редактора журнала "Россия в глобальной политике" Александр Соловьев.
– Г-н Соловьев, насколько изменились мегатренды мирового развития в связи с пандемией коронавируса?
– Мне кажется, каких-то принципиально новых трендов в связи с пандемией коронавируса не случилось. Просто коронавирус обострил и усилил то, что было до него.
До него вполне очевидны были тренды, связанные, во-первых, с изменением и распадом того мирового порядка, который сложился в конце XX – начале XXI века, – это наметившаяся достаточно четко фрагментация мира, который при этом продолжает оставаться глобализованным.
Некоторое образование кластеров, распад договоров, например, выход США из Транстихоокеанского торгового соглашения. Приостановка определенных интеграционных процессов или же их прекращение.
Второй достаточно очевидный тренд – это усиление роли государства как актора в международной и во внутренней политике, которому в свою очередь противостоит тоже усилившийся в связи с коронавирусом тренд – некое стремление к распределению власти.
Под этот тренд попадает очень много явлений, начиная от биткойна и негосударственной валюты, заканчивая попытками создать децентрализованный источник власти, например, государство без государства ИГИЛ (террористическая организация, запрещенная в России – прим. Baltnews). Противоборство этих тенденций в связи с коронавирусом, по всей вероятности, только обострилось.
Я думаю, сюда же можно отнести появившееся ощущение того, что нам необязательно общаться лично для того, чтобы решать какие-то серьезные вопросы – вплоть до разрешения кризисов. Теперь все это можно делать дистанционно. Насколько этот тренд сильный – сложно сказать.
– Какую роль в новом миропорядке займет Россия?
– Если говорить в рамках геополитики, то геополитика – не про прогностику, она про возможности и источники противоречий.
Россия займет то место, до которого ее допустят конкуренты, она пока не предложила миру какой-то внятной, новой, своей модели миропорядка. Россия пока занимается тем, что критикует Запад, ловит его не без успеха на нарушении провозглашенных им же принципов.
Она со стороны смотрит за тем, что предлагает Китай, который тоже еще не сформулировал свои принципы взаимоотношений, но, во всяком случае, какие-то попытки делает.
– СМИ пишут, что на Генассамблее ООН, которая сейчас проходит в Нью-Йорке, будет обсуждаться ситуация в Крыму и Донбассе. Почему эти вопросы остаются в глобальной повестке?
– Это может быть связано с последними новостями ООН, а также из Крыма. Там же существует давняя и достаточно серьезная проблема, связанная с водоснабжением. И, соответственно, вопрос – кто обязан осуществлять водоснабжение?
Исторически и географически вода в Крым поставляется с территории Украины – самотеком, по каналам или через насосы. Я не знаю, конечно, этого механизма, но факт в том, что пресной водой Крым обеспечивает Украина.
В самом Крыму очень тяжело с источниками пресной воды, насколько я понимаю, это проблема не просто комфортного образа жизни, а скорее даже выживания. Во всяком случае, с угрозой для здорового образа жизни это точно связано.
И, соответственно, встает вопрос: кто и каким образом должен обеспечивать Крым водой? По этому поводу конфликты были и в прошлом, и в позапрошлом, и в 2015 году.
– А почему в повестку Генассамблеи ООН внесли вопрос о ситуации в Донбассе?
– Как я понимаю, речь идет, прежде всего, о том, чтобы добиться устойчивого перемирия, чтобы перестали стрелять друг в друга, отвели войска, чтобы установилась устойчивая демаркационная зона, появилась возможность хоть какого-то разговора. Это будет невероятно сложно с учетом отношения населения Донбасса и Луганска к Украине.
Мне кажется, эта проблема настолько болезненная и долгосрочная, что решить ее по аналогии с европейскими решениями вроде Косово невозможно. Может быть, когда-то случится так, что уровень насилия и неустроенности настолько надоест, что будет принято какое-то не очень политически приятное, но обеспечивающее устойчивый мир решение.
Украине политически Донбасс вроде как и не нужен, потому что она и без того испытывает экономические трудности, а он сейчас экономически убыточен – в связи с уроном, который понесла вся его инфраструктура.
То есть Донбасс – тяжелая ноша при любом раскладе, потому что его надо восстанавливать, а это очень большие деньги. А сейчас в связи с коронавирусом и в связи с состоянием мировой экономики лишних денег ни у кого нет.
При этом очень мало думают о людях Донбасса, о том, как им живется: "Они привыкли жить в постоянном стрессе, в постоянных условиях полувойны – ну и отлично".
Но так думать – плохо, так думать – недальновидно, так думать не пристало ни великой державе, если таковой хочет считать себя Россия, ни цивилизованной европейской стране, если себя таковой хочет считать Украина.
– Можно ли говорить, что Китай стремится сместить США с позиции мирового гегемона?
– Во всяком случае, американцы в этом уверены. И с точки зрения теории, и с точки зрения практики – Китай считается главной угрозой.
Более того, некоторые американские политические обозреватели уже утверждают, что Америка перестала быть мировым гегемоном, и теперь ей нужно удержать хотя бы свое моральное лидерство.
Эти опасения, безусловно, есть, но если сводить всю мировую политику к такой одномерности – кто лидер, кто гегемон, это, наверное, приведет к тому, что мы будем слишком упрощать все происходящее в поисках критериев гегемона.
Америка превосходит Китай по объемам ВВП? Пока да, но уже вроде как нет. Значит, Китай – гегемон.
Америка превосходит Китай по объему военных расходов? Превосходит. Значит, Америка – гегемон.
А флот? Вроде в Америке пока больше, там авианосные соединения, но Китай все-таки строит три авианосца как минимум, еще два у него вроде как есть. Авианосные соединения означают, что там еще крейсера, эсминцы, может, и линкоры, плюс подводный флот, который у Китая сильнее, чем у США, по крайней мере, количественно. Плюс ядерное оружие и средства доставки. Плюс оружие неядерное. Кто у нас теперь гегемон?
– А какие перспективы ждут Евросоюз? Могут ли новые вызовы ослабить ЕС?
– Я бы вас отослал к книге Ивана Крастева "После Европы". Как говорит [политолог, главный редактор журнала "Россия в глобальной политике"] Федор Александрович Лукьянов: "Крастев – шикарный диагност".
И в этой книге он описывает три последовательных кризиса, через которые, с его точки зрения, Европа проходила, только укрепляясь. Это был кризис финансовый с Грецией, решение которого позволило Европе санировать свою финансовую систему.
Более того, в разгар всех этих препирательств с греками случился кризис беженцев, на что Европа была вынуждена среагировать той или иной консолидацией, которая, в свою очередь, позволила на тот момент решить проблему с Грецией.
Потом последовал Brexit, где Европа неожиданно продемонстрировала, что умеет вести жесткие переговоры, причем лучше, чем англичане. Этого никто не ожидал, при этом Европа выторговала себе более привлекательные условия, чем получила Великобритания.
В Европе исторически, культурно и ментально заложен огромный потенциал выживания, ее трепало так, как ни один регион мира. Европа пережила две мировые войны, а если считать тридцатилетнюю войну, как многие историки, частью мировой, так три.
Я уж не говорю про более мелкие локальные конфликты, религиозные войны, экономические кризисы, в которые Европа как мировой лидер входила, переживала и выходила из них снова. Другое дело, что Европа, может быть, какое-то время не будет претендовать на роль консолидированного актора мировой политики.
Страны Евросоюза имеют специфическую организацию участия в мировой политике – как единого актора ЕС, так и самостоятельно каждого из членов ЕС. Это одна из уникальных черт ЕС как интеграционного объединения, которую мы в каком-то виде пытаемся воспроизвести в Евразийском экономическом союзе.
У Европы богатейший опыт кризисов и их преодоления. Ее хоронят уже век, начиная с немецкого философа Освальда Шпенглера, и ничего – жива. Так что, я думаю, переживет и это. Изыщет в себе силы для переосмысления себя, а переосмыслять себя надо, но, опять же, Европе к этому не привыкать – она этим занимается пятьсот лет и достаточно успешно.
Подписывайтесь на Baltnews в Яндекс.Дзен